– Ну, если копы выполнят свою работу, скоро узнаешь. Все мы узнаем.

Хьюго скривился.

– Скоро-то скоро, да я, может, не доживу.

– Доживешь, – глупо сказал я. – Врачи ведь не объявили, мол, вам осталось ровно столько-то. Тебе же не становится хуже, или… – Мне не хватило духу продолжать.

Хьюго не взглянул на меня. Отросшие волосы доходили ему до плеч, густые темные космы с проседью. Широкие руки лежали на коленях – бессильно, как резиновые перчатки.

– Я ее чувствую, – признался он. – Уже, наверное, с неделю. Тело отказывает. Направляет все силы на что-то еще, какое-то новое дело. На что-то, чего я не понимаю и даже не представляю себе, как за это взяться, а мое тело уже знает и трудится вовсю. Сперва я говорил себе, что это просто от расстройства – оттого что швейцарский спец Сюзанны подтвердил, что ничего нельзя сделать, – но это не так.

Мне нечего было сказать. Хотелось взять его за руку, поддержать в прямом смысле, физически, но я чувствовал, что у меня сейчас не хватит сил его утешить.

Хьюго вздохнул.

– Вот такие дела. Дай сигарету.

Я помог ему прикурить.

– Зато, – произнес Хьюго уже другим тоном, наклонился над огоньком зажигалки и, приподняв бровь, покосился на меня, – я рад, что ты движешься в противоположном направлении. За последние недели тебе явно стало лучше.

– Да, – я докурил и выбросил окурок в окно, – пожалуй.

– Разве нет?

– Наверное, да. Но… – Я сам не знал, что скажу, пока не услышал слова, сегодня все шло наперекосяк, у меня по-прежнему кружилась голова, как на симуляторе виртуальной реальности, предметы слишком яркие, висят в воздухе. – Но даже если мне полегчает, ну там нога или что-то еще, так что с того? Дело-то не в этом. А в том, что даже если я в конце концов смогу пробежать марафон, все равно я уже не тот, что раньше. Вот в чем дело.

Хьюго помолчал, выдохнул дым в окно и сказал:

– По-моему, ты тот же, что и раньше.

– Ладно, – сказал я. Это хорошо, значит, мне все-таки удалось скрыть свою слабость от Хьюго, но, учитывая состояние Хьюго, вряд ли надо придавать его словам особое значение.

– Я вижу, чего тебе это стоит, нет, вовсе не потому, что это бросается в глаза, остальные вряд ли заметили, но мы с тобой живем под одной крышей, и я знаю тебя всю жизнь. Я не это хотел сказать. – Хьюго лишь со второго раза попал сигаретой в приоткрытое окно, чтобы стряхнуть пепел. – Несмотря ни на что, в целом ты всё тот же Тоби. Разбитый, надломленный, но прежний.

Я ничего не ответил, и Хьюго спросил:

– Ты действительно чувствуешь, что сильно переменился?

– Да, господи, да, я, блядь, чувствую. Но не это главное. – Прежде я ни с кем об этом не говорил, и сейчас, пытаясь облечь чувства в слова, ощутил, как начинают дрожать руки; дышать стало трудно. – Важно не то, как я изменился. Наверное, с этим я справился бы, да, все это дерьмо меня бесит, но я смог бы… Но сам факт. Раньше я об этом не задумывался, не думал, кто я есть, а если и думал, то воспринимал себя как должное, понимаешь? Я и я. А теперь такое чувство, что однажды утром я проснусь или фанатом “Звездного пути”, или геем, или гениальным математиком, или одним из тех мудаков, что кричат девушкам на улице: “Эй, покажи сиськи!” И предвидеть, кем я проснусь, невозможно. И ничего с этим не поделать. Просто… бац – и все. Живи как хочешь.

Я осекся. Адреналин зашкаливал, каждый мускул подрагивал.

Хьюго кивнул. Некоторое время мы сидели молча. Когда Хьюго шевельнулся, я на ужасающий миг испугался, что он сейчас обнимет меня или еще что-нибудь в этом роде, но он лишь выкинул в окно сигарету и наклонился к мешочку, который стоял у него в ногах, – я смутно помнил, что Хьюго ушел на кухню (Рафферти увязался следом) и вернулся с этим мешком, но не придал этому значения.

– На, – он достал сверток, замотанный в пищевую пленку, – тебе нужно поесть.

В свертке оказались остатки импровизированного воскресного обеда. Хьюго даже нож захватил. Расстелил пленку у себя на коленях, аккуратно разрезал пирог пополам и протянул мне кусок на бумажной салфетке:

– Держи.

Мы ели в тишине. Бисквитный пирог с вареньем был удивительно, даже унизительно вкусен, и меня, как в детстве, охватила эйфория от сладкого. По-прежнему лил дождь, ветер хаотично забрызгивал ветровое стекло мелкими каплями. Мимо прошла женщина с ребенком в ярко-желтом плащике, ребенок прыгал по лужам, женщина подозрительно глянула на нас из-под капюшона дождевика.

– Ну что, – Хьюго стряхнул со свитера в ладонь крошки и сахарную пудру, – может, позвоним твоим брату с сестрой и все им расскажем?

– Черт, – сказал я. От меня как-то ускользнуло, что Рафферти наверняка метнется их допрашивать, как только закончит переворачивать дом. – Да. Надо их предупредить.

– Держи, – Хьюго свернул в комок пленку и салфетки, протянул мне, – пойди выкинь, да не забудь подобрать окурки. А я подремлю. Нам же все равно еще рано возвращаться.

Он включил радио с классической музыкой – струнный квартет играл что-то умиротворяющее – и откинулся на подголовник. Я вылез из машины, поднял воротник куртки и отправился искать урну, а заодно звонить Сюзанне.

Она взяла трубку практически сразу же.

– Что случилось?

– Они нашли целый скелет. В дупле. Копы выяснили, кто это. Помнишь Доминика Генли?

Молчание.

– Сью? – Вроде Сюзанна с ним особо и не общалась, она была не в его вкусе, но, учитывая, как западали на него девчонки… – Все в порядке?

– В порядке. Я просто не ожидала, что это окажется кто-то из знакомых. – Из трубки доносилась жуткая какофония, кто-то лупил по клавишам пианино. – Зак! Прекрати сейчас же! Они установили, что с ним случилось?

– Нет. По крайней мере, пока. Сказали, что его могли… – это слово казалось неправдоподобным, яркая вспышка мигрени, угрожающе охватившая все сразу, – его могли убить.

Резко:

– Могли убить? Или убили?

– Могли убить. Они пока не знают. И от чего он умер, тоже.

Мгновение тишины.

– То есть они полагают, что он, возможно, сам залез в дупло.

– Так сказал Рафферти. По-моему, бред, с чего бы…

– Ну мало ли, – перебила Сюзанна. Зак по-прежнему лупил по клавишам, но еле слышно и как-то вдалеке: Сюзанна вышла из комнаты. – Может, забрался на дерево, сорвался, упал в дупло и сломал себе шею. Может, удолбался чем-нибудь и полез вниз искать сокровища гномов, а обратно выбраться не смог и, я не знаю, задохнулся. Или захлебнулся рвотой.

– Детективы спрашивали об этом. Принимал ли он наркотики.

– Вот видишь. И что ты ответил?

Я повернулся боком к ветру, чтобы дождь не попадал на телефон.