кто лежал теперь в морге за стеной? Не оказался ли кто-нибудь из моих знакомых на операционном столе? Шин? Лароса? Выжили ли они? Центр города сравнялся с землей. А Ноб-Хилл? И что стало с «Обезьянником»? Неужели Господь даровал мне освобождение только для того, чтобы лишить причины, по которой я его жаждала? Неужели он лишил меня возможности мщения?

Мне оставалось только уповать: нет, не лишил! Я не хотела, чтобы Салливаны погибли во время землетрясения. Я вообще не желала их смерти. Я хотела, чтобы они страдали. Потому что обрекли на страдания меня. И землетрясения было мало.

Словно в ответ на мои мысли «Павильон» вздрогнул. Снова послышался рокот, по земле прокатились волны; сводчатый потолок задрожал, деревянные опоры застонали. Позабыв в паническом ужасе о боли, я вскочила на ноги и вместе с другими бросилась к выходу. Но дорогу нам преградили полисмены.

– Стойте там, где стоите! – прокричал доктор. – Не двигайтесь! Оставайтесь на месте!

Толчок заглох, но напряжение людей не отпустило. Я доковыляла обратно до своего матраса. Санитарка принесла мне кофе (горячий!) и хлеб. Лоб и ступни жгло острой болью. Паника и страх вконец меня изнурили. Но я сознавала: в «Павильоне» мне покой не обрести. Слишком много людей в нем находилось. Кто-то мог меня узнать. И даже осознание того, что я была не в состоянии мыслить ясно, не поколебало моей уверенности: мне необходимо было найти другое место, чтобы спрятаться. До тех пор, пока не отыскались бы мои союзники (если они были живы, и если они все еще оставались мне союзниками). «А если их уже нет в живых? Если они откажутся мне помочь? Нет, ты не должна так думать!»

Я взглянула на свои бедные, забинтованные ступни и вздрогнула от одной мысли о ходьбе. Однако выбора не было. И для начала мне нужно было раздобыть обувь.

Но тут я уловила перемену в коконе звуков и движений вокруг – сначала тихий шорох, затем шепот, всплеск волнения или паники, а может, и того и другого. Медсестры, санитарки, врачи и все, кто был способен поднять руку, волокли матрасы и тащили обездвиженных пациентов к запасному выходу из «Павильона».

А еще через миг шепот обрел голос.

Пожар!

Пора! Пошатываясь, я пошагала к импровизированному моргу. Там еще находились люди, осматривавшие тела. Но чтобы выжить, нужно было поторапливаться. И я постаралась не смотреть на изуродованные тела, не поддаваться эмоциям при виде окоченевших детских трупов, мужчины без руки и части черепа, женщины, от тела которой осталась всего половина… Зато я нашла парня, на ногах у которого были ботинки. Стараясь не задерживать взгляд на раздробленных голенях и кровавых пятнах на брюках, я расшнуровала и стянула ботинки с его стоп. Затем сунула в них свои ноги и завязала шнурки настолько крепко, насколько смогла. Ботинки оказались мне слишком велики, но благодаря бинтам размер моих стоп увеличился. «Сойдет», – решила я.

А у дверей уже образовалась сутолока; паника наэлектризовала толпу. И теперь уже и я почувствовала запах дыма. Стянув с парня пальто, я увидела на его спинке кровь. Но все же это было лучше, чем одна ночная сорочка.

– Поторопитесь! – крикнул кто-то.

Мужчины уже бегом выносили мертвых. Времени больше не было. В своих новых тяжелых ботинках я поковыляла к запасному выходу, из которого людей выводили в поджидавшие авто, кареты скорой помощи и подвернувшийся гужевой транспорт. На улице я без труда затерялась в «вавилонском столпотворении» и кромешном аду.

Здание городской мэрии на противоположной стороне улицы лишилось своего изящного купола, от него остался лишь металлический каркас. Застыв в шоке, я вспомнила трепетный восторг, с которым кузина выражала свою гордость Сан-Франциско и «Салливан Билдинг»: «Вот что делает папа, – сказала она тогда, схватив меня за руку. – Посмотри, какое оно красивое. Папа говорит, что в будущем все здания будут строить по образцу этого».

Здание мэрии действительно было красивым и впечатляющим. Было… То, что строилось десятки лет, теперь являло собой лишь живописные развалины со сломанными колоннами и горками раскрошенного камня. Земля вновь затряслась под аккомпанемент людских криков и вздохов. И еще одна колонна мэрии повалилась вниз, увлекая за собой обломки интерьерной отделки.

От поднимавшихся к небу столпов дыма люди бежали в разные стороны. Но большинство – к берегу, к парому на Окленд, подальше от города. Иные молча стояли, наблюдая за тем, как огонь распространялся на юг от Маркет-стрит, где находились самые бедные лачуги и давно обветшавшие деревянные строения. Мимо меня нередко проносились пожарные. А кто-то продолжал упорно раскапывать завалы в поисках выживших. Воздух от дыма посерел. Путаные клубки покоробленных рельсов, упавшие трамвайные дуги, мотки проволоки загромождали улицы. Афиши «Кармен», шедшей накануне вечером в Оперном театре, теперь попирались ногами беженцев и разрывались в унижении на клочья, которые с готовностью подхватывал и разносил ветер.

Движущаяся толпа увлекала меня все дальше и дальше от «Павильона». И, зажатая со всех сторон людьми, я брела против воли по течению человеческого потока, не в силах ему сопротивляться. Мои ступни болели даже в бинтах и ботинках.

Внезапно я услышала оглушительный звук, похожий на взрыв, и в воздух – на целых пятьдесят футов вверх! – взлетел смотровой люк со шлейфом из грязи и булыжников. Стоявшая рядом лошадь от испуга вздыбилась и опрокинула свою повозку. Скатившиеся с нее бочонки разбились и вылили содержимое в дыру, образовавшуюся в мостовой. И к запаху сточных вод примешался винный аромат.

– Отойдите оттуда! – прокричал солдат. – Дальше! Вон туда!

Я пошла, куда он показывал. И в облаке дыма и жара снова увидела людей, карабкавшихся по рухнувшим стенам в попытке спасти уцелевших. И опять услышала полные муки, отчаяния и надежды крики, доносившиеся из-под обломков: «Помогите!» «Не дайте мне сгореть заживо!» «Пожалуйста, вытащите меня отсюда!» Спасатели работали лихорадочно, из последних сил. Но потом отступили, потому что жар стал нестерпимым. А крики все-таки оставшихся в ужасной ловушке без шансов на спасение – боже, такие жуткие! такие невыносимые! – были поглощены звуками падавших балок, досок и кусков штукатурки. Я отвернулась, глаза нестерпимо щипало. Жар сделался удушливым, угли сыпались дождем; один упал мне на пальто, шерстяная ткань мгновенно загорелась, но я успела сбить пламя.

После этого я пошагала, уже не обращая внимания ни на разъедавший глаза дым, ни на боль в ступнях, ни на гудевшую голову. Город превратился в незнакомый мне лабиринт развалин. Я понятия не имела, куда шла. Сознавая только одно: я должна уйти как можно дальше и найти подходящее место, чтобы