– А с душами, которые нам принесет Яма, мы сможем выйти наверх, – сказала Маха. – Наверх! Найти душеторговцев. Окрепнуть. Воцариться. Гнездоваться.

– С подушками, – добавила Немайн.

– Не доверяю я Яме, – проговорила Бабд, обнаглев от легко доставшейся ей души. – В последний раз – банши.

– И пушка, – подтвердила Маха.

– И как он по свету ходит, – сказала Немайн. – Как он вообще это делает?

– Ш-ш-ш, – шикнула Бабд. В трубах послышались голоса. Не просочились сверху, а в самих трубах, вместе с ними. Тоненькие и тихие. Бабд перекинула собой мостик по верху сточной трубы и полностью, как только сумела, слилась с темнотой, превозмогая ту форму, которую уже успела принять. Ее сестры отодвинулись подальше от верхней решетки и вновь стали частью тьмы.

Мимо прошествовала процессия маленьких тварей – штук, наверное, десять, и у каждой сквозь одежду светился огонек, и каждое существо несло какой-то кусок мяса или часть животного. Кроме двух последних – те волокли нечто похожее на фаянсовую конфетницу, которая тоже тлела светом человечьей души.

Морриган крались за ними много кварталов – текли вдоль стен труб, смотрели, как существа взбираются по самодельной лесенке и одно за другим выпрыгивают из открытого сточного люка. Бабд выглянула было посмотреть, но дневной свет опалил ее, и она отпрянула.

– Подождем, – сказала она.

Когда час спустя упала тьма, они подтянулись к люку и выглянули наружу.

– Я помню это место, – сказала Немайн.

– Тот зеленый дылда по нам тут ездил, – произнесла Маха. – Машины – паскудство.

Бабд выпрямилась и заметила через дорогу очень большой викторианский особняк, а на нем – вывеска, прочесть которую она не могла.

– Что там? – спросила Немайн.

– Гнездо, – ответила Бабд.

Директор вызвал Лили к себе эсэмэской, когда закончилась ее смена. На телефоне у себя она поставила будильник на через пять минут после своего появления, который звучал бы как телефонный вызов. Дверь была открыта, и она слышала, как мистер Леонидас разговаривает с Шалфей. Послушала она ровно столько, чтобы определить, что говорят не о ней, затем постучала.

– Входите, – произнес Леонидас. Он был смугл и одутловат, а от его бровей Лили никогда не могла отвести взгляд, потому что выглядели они так, словно в них бродили собственные мысли. Из-за ее завороженности его бровями Леонидас считал, что Лили восторженно внимает всему, что он говорит, и, следовательно, благоволил ей больше, чем другим консультантам. Образование у Леонидаса было психологическое – и степень по санитарии и гигиене, поэтому играть с ним сварливую сучку не приносило ни грана удовлетворения: он всегда старался докопаться до корней ее неудовольствия, нащупать боль за ее враждебностью. Выдоить из него прибавку к зарплате все равно что дрочить паркомату: фрустрация и измождение одолеют тебя прежде, чем за тобой явится легавый. Вопреки ей самой, Леонидас ей как-то нравился. А вот присутствие в кабинете Шалфей – вражины – представляло собой дилемму.

– Мистер Леонидас, – произнесла Лили. – Чем могу быть полезна? Мне подождать, пока вы не закончите тут с Шалфей?

– Нет, сядьте, пожалуйста. Шалфей обратила кое на что мое внимание, и мне показалось справедливым, что она будет присутствовать при том, как мы с этим станем разбираться.

– А, ну да, – сказала Лили. – Для ее диссертации. Конечно. – Она села, оглядела выставку из десятка или около того семейных фотографий, расставленных по столу Леонидаса. – Как родня? Еще детки появились?

– Нет, их по-прежнему шестеро – столько же, сколько и было, когда две недели назад вы спрашивали последний раз.

– Ну, я же знаю, какой вы занятой человек, – сказала Лили. – Чё как?

– Лили, сегодня в Кризисном центре Шалфей услышала некий тревожный диалог, и я подумал, что нам всем следует послушать запись и понять, что же на самом деле произошло.

– Я не понимаю, какое ей…

Леонидас упреждающе поднял руку, чтоб она немедленно умолкла.

– Давайте просто послушаем.

Он ткнул в кнопку клавиатуры, и Лили услышала из динамиков собственный голос. Шалфей откинулась на спинку и кивнула, как будто она только что распутала крупное дело в “Законе и порядке”[57].

– Кризисный центр, это Лили. Как вас зовут?

И после этого – молчание. Ничего.

– Здрасьте, Майк, – звенел голос Лили в записи. – Как вы сегодня?

И снова провал. А затем голос Лили продолжал – вся ее часть разговора и только ее половина, и пока воспроизводилась запись, Шалфей принялась ерзать на стуле, а Лили просто билась с собой, билась очень сильно, чтобы не начать щериться, и была очень благодарна, когда у нее в телефоне сработал будильник, чтобы она смогла раздуть посильнее то, что не обращает внимания на воображаемый вызов.

Они прослушали весь разговор – только сторону Лили. Когда запись доиграла, Леонидас посмотрел на Шалфей и произнес:

– Это все. Это и был весь звонок.

– Но она всегда… – Шалфей умолкла. – Я слышала ее раньше, она так сквернословит.

– Мне кажется, нам видно, что здесь происходит, – проговорил Леонидас. Он вздел на Шалфей брови тем манером, какой самому ему, очевидно, казался открытым и понимающим, но Лили решила, что они похожи на двух щетинистых гусениц, что изготовились к прыжку. Затем повернулся к Лили, и та немного отъехала на стуле от его стола: эти брови – они примеривались к ней. – Лили, хоть я и не одобряю розыгрышей в нашем Кризисном центре, но понимаю, что́ вы пытались донести этим своим маленьким представлением.

– Э, спасибо, мистер Леонидас, – ответила Лили. “На Шалфей их нацель. На Шалфей”.

– И, Шалфей, пусть даже вы не способны сразу оценить действенность метода Лили, результатов она добивается – устанавливает с клиентом связь, и это в конечном счете спасает жизни. Быть может, поменьше внимания к ее процессу и побольше к вашему – собственному – и нам удастся достучаться до большего числа людей. Помочь большему числу людей. Вы не согласны?

Шалфей кивнула, не сводя глаз с бездны внутри одной из пуговиц на ее грузчицких штанах.

Так выглядела выволочка от Леонидаса – ближе к то-му, чтобы надрать кому-нибудь задницу, он не подходил. Лили удержалась от победного танца имания о дурацкий свитер Шалфей, поскольку это бы выглядело незрело, поэтому проделала его в уме и произнесла:

– Миру мир? – Встала и развела обе руки, с тем чтобы Шалфей пришлось выпутываться из этих объятий. И, держа Шалфей в объятиях немножко чересчур долго, ощущая, как эта хрупкая женщина напрягается тем больше и больше, чем дольше не прекращаются эти объятия, и даже отдуваясь от попадавших в рот волос-ков из ее колтуна, торжествуя свою победу – нет, владычество свое – по полной, Лили грелась от удовлетворения собственной своей особенности.