В Петербурге путники провели в этот первый приезд шесть дней, успев побывать во многих местах и многое увидеть. Начали они осмотр города с Исаакиевского собора, архитектуру и убранство которого Доджсон подробно описал. Они присутствовали на службе, поразившей их тем, что хор, в отличие от западного богослужения, пел без музыкального сопровождения. «Однако, — записывает Чарлз, — голоса и без всякой помощи производят дивное впечатление». Как всегда, он внимательно наблюдал за молящимися и особенно за детьми:

Чарлзу показалось, что в России крестятся указательным пальцем (очевидно, так ему с расстояния представлялось троеперстие), и это привело его в недоумение. Впрочем, по-видимому, недоразумение вскоре разъяснилось, ибо больше он об этом не упоминает. Смущают его «великолепие облачений священнослужителей», ладан и «церковные шествия», живо напомнившие ему о посещении католической церкви в Брюсселе: «Чем более видишь эти великолепные службы, столь много говорящие органам чувств, тем более начинаешь, по-моему, ценить простую, строгую (однако, на мой взгляд, гораздо более проникновенную) литургию Англиканской церкви».

Снова, как на прошлой неделе в Берлине, он пытался найти англиканскую церковь, но узнал — слишком поздно, — что единственная англиканская служба бывает здесь лишь по утрам. Так что день приятели посвятили осмотру «этого чудесного города». «Он настолько не похож на всё, что мне доводилось видеть, что, кажется, я мог бы много дней подряд просто бродить по нему; вероятно, так и следовало бы поступить. Невский с многочисленными прекрасными зданиями мы прошли весь, из конца в конец, что составляет около 3 миль; это, верно, одна из самых прекрасных улиц в мире; она оканчивается, возможно, самой большой площадью в мире, называемой площадью Адмиралтейства;[92] в ней не менее мили длины, причем Адмиралтейство занимает одну из ее сторон почти целиком». Чарлз любуется статуей Петра Великого, не преминув при этом вспомнить о «звероубийственном» принципе берлинской скульптуры. Он пишет в дневнике: «Возле Адмиралтейства стоит прекрасная конная статуя Петра Великого. Пьедесталом ей служит необработанная гранитная глыба, подобная настоящей скале. Конь взвился на дыбы, а вокруг его задних ног обвилась змея, которую, насколько я мог рассмотреть, он попирает. Если бы этот памятник стоял в Берлине, Петр, несомненно, был бы занят непосредственным убийством сего монстра, но тут он на него даже не глядит: очевидно, “убийственный” принцип здесь не признаётся. Мы видели двух колоссальных каменных львов, до того миролюбивых, что оба, словно котята, катят перед собой огромные шары».

Вечером их ждал обед за табльдотом, который, по словам Чарлза, был «очень хорош». Тут снова подавали «ЩI», и путешественники обнаружили, что это блюдо вовсе не обязательно бывает кислым (вероятно, на железнодорожной станции им подавали щи из квашеной капусты, а в гостинице Г. К. Клее — из свежей).

На следующее утро Доджсон купил карту Петербурга, маленький словарь и разговорник. Последний оказался очень полезен: в этот день они не раз брали извозчика и объясняться им приходилось самим. Мистер Мюр, надававший им в поезде всевозможных советов, верно, наказал им торговаться с извозчиками и лавочниками, объяснив, что таков местный обычай. В качестве курьеза Чарлз описывает в дневнике образчик такой «торговли» с извозчиком, где стороны попеременно называют цифры «тридцать» и «двадцать» (копеек), а потом разыгрывается некое действо: Чарлз берет Лиддона под руку и уводит, не обращая внимания на крики извозчика, а тот едет за ними и, в конце концов, с радостной улыбкой усаживает в свои дрожки. Русские реплики действующих лиц Чарлз не без гордости вписывает в дневник английскими буквами, однако в конце замечает: «Когда такая сцена разыгрывается один раз, это забавно, но если бы то же повторялось в Лондоне каждый раз, когда нужно взять кеб, это бы со временем немного приелось».

Большую часть дня заняли неудачные визиты к русским сановникам, которых, к своему великому сожалению, они не застали дома. Сказалась разница в обычаях: английскую знать и чиновников летом в разгар лондонского сезона легко застать в городе, в то время как в России в это время все разъезжаются — кто в деревню, кто за границу… Лиддон и Доджсон заезжали, в частности, в британское посольство, но достопочтенного У. Стюарта не застали, ибо он уехал в Англию за четыре дня до того. Впрочем, Лиддону вручили в посольстве письмо — это оказалось послание епископа Оксфордского Сэмюэла Уилберфорса митрополиту Московскому Филарету, по-видимому, то самое, за которым он заходил к епископу в день отъезда из Англии.

Посетили друзья и Гостиный двор — «огромное здание, занимающее несколько кварталов и окруженное скромными лавками под колоннадой». Оглядев ряды, где, как им показалось, 40 или 50 лавок подряд торговали перчатками, воротничками и прочей галантереей, они обнаружили с десяток других лавок, где продавали иконы — «от простеньких иконок в один-два дюйма высотой до искусных изображений в фут и более, где всё, кроме лиц и рук, закрыто золотом. Купить их будет непросто; нам сказали, что торговцы здесь говорят только по-русски». Как видим, оба решили привезти в Англию русские иконы, хотя и предвидели трудности при покупке.

Друзья продолжают осматривать столицу России. 30 июля Чарлз делает запись в дневнике: