После ночи, проведенной в «постелях, состоящих из досок, покрытых матрасом не более дюйма толщиной, подушки, простыни и стеганого одеяла», путешественников ждал завтрак, «основным блюдом которого была удивительно вкусная большая рыба, называемая Стерлядью» (Чарлз пишет ее название с большой буквы — видимо, из уважения к ее вкусовым достоинствам).

День был посвящен осмотру собора, где приезжие услышали прекрасное пение, и Мининой башни, с которой «открывается великолепный вид на весь город и на излучины Волги, уходящей в туманную даль». Посетив еще раз Гостиный двор, ничем не уступавший петербургскому, а возможно, и превосходивший его, и сделав последние покупки, около трех часов пополудни путешественники отправились в обратный путь, на котором, по словам Чарлза, «если это только возможно, претерпели еще большие неудобства», чем по дороге в Нижний. Около девяти часов следующего утра они прибыли в Москву — «усталые, но восхищенные всем увиденным». Оглядываясь назад, Доджсон, не раздумывая, резюмирует: «Это путешествие стоило всех тех неудобств, которые нам пришлось претерпеть с самого начала и до конца».

Нельзя не пожалеть о том, что во время предельно краткого пребывания в Нижнем Новгороде у друзей не нашлось времени прогуляться по улицам, как они это делали в Петербурге, Москве и других городах. В противном случае они непременно заметили бы на Осыпной улице ателье «Фотография и живопись художника А. Карелина», что, несомненно, заинтересовало бы Чарлза. Андрей Осипович Карелин, петербургский художник и фотограф, после того как врачи объявили ему, что сырой климат столицы опасен для его легких, в 1866 году обосновался в Нижнем Новгороде. Вскоре он прославился работами, посвященными Волге и городу, групповыми и семейными снимками и фотопортретами. Его называли «нижегородским светописцем», он выставлялся в России и за рубежом, по приглашению Британского фотообщества принял участие в выставке в Шотландии. Встреча в Нижнем Новгороде с Карелиным могла бы стать связующей нитью между Чарлзом и русскими фотографами и художниками. Жаль, что этого не произошло.

И снова Москва, осмотр достопримечательностей, визиты с рекомендательными письмами, скромные развлечения… В день приезда Доджсон и Лиддон вместе с братьями Уэрами отправились в Симонов монастырь и поднялись на колокольню, насчитав 380 ступеней лестницы. Они полюбовались видом Москвы, открывающимся с колокольни, который, на взгляд Чарлза, был не только ближе, но и лучше, чем с Воробьевых гор. «Мы осмотрели церкви, кладбища и трапезную, — записывает он. — Церкви расписаны чудесными фресками, одна из которых представляет любопытное, почти гротескное изображение пылинки в луче света. Нас угостили черным хлебом, который едят монахи, несомненно, съедобным, но не аппетитным…»

Вечером Чарлз, на этот раз со старшим Уэром, Томасом, посетил Малый театр. Как ни ограничен был его запас русских слов, всё же название театра вызвало у него недоумение — он отметил в дневнике: «…наделе это большое красивое здание». Публики было много, давали «Свадьбу бургомистра» и «Секрет женщины», зрители бурно аплодировали, однако, по мнению Чарлза, обе пьесы проигрывали в сравнении с нижегородским «Аладдином».

И опять они наносят визиты, надеясь встретиться с влиятельными русскими и обсудить с ними вопросы сближения Восточной и Западной церквей, — и снова терпят неудачи. Лиддон записывает в дневнике: «Завез рекомендательные письма князю Долгорукову, генерал-губернатору Москвы, и князю Владимиру Черкасскому, который тоже живет на Тверской площади. Первый сейчас в Париже, второго нет в его официальной резиденции, так что мы зря потеряли время».

Днем поехали в Петровский дворец, выстроенный императрицей Екатериной для последней остановки на пути из Петербурга для отдыха перед торжественным въездом в Москву. Дворец был окружен большими прекрасно разбитыми парками, которые стали излюбленным местом пеших и конных прогулок, а зимой — катания на тройках. Яркая раскраска дворца не понравилась Доджсону; возможно, он отнесся бы к ней иначе, если бы знал, что она сделана в духе популярных в свое время лубков.

Уходя, Чарлз скопировал надпись над Тверскими воротами, ведущими в парк:

Вечером Доджсон и Лиддон обедали у мистера Пенни, где неожиданно встретили супругов Кум и их племянницу Натали. Томас Кум, видный английский издатель, старший партнер издательства Оксфордского университета (Oxford Unversity Press), старейшего в Англии, был также одним из первых меценатов, поддержавших прерафаэлитов, которых высоко ценил и Чарлз, а потому им было о чем поговорить. Приходится лишь сожалеть о том, что ни Доджсон, ни Лиддон не упомянули об этом в своих дневниках. Впоследствии Чарлз неоднократно бывал в гостеприимном доме Томаса и Марты Кум в Оксфорде. Сохранилась даже сделанная им фотография Томаса Кума.

После обеда все вместе отправились в Симонов монастырь, службу в котором Чарлз нашел «очень длинной и очень красивой». Он внимательно следил за богослужением и отметил кое-что новое для себя: «Главный священник вынес вперед Евангелие и держал его, пока все остальные священнослужители, а затем все монахи подходили по двое и целовали его. Затем он положил Евангелие на стол и стал рядом, а прихожане подходили и целовали книгу, а потом его руку».

В воскресенье 11 августа с утра по просьбе мистера Пенни Лиддон читал в англиканской церкви проповедь на тему из «Послания к Римлянам апостола Павла»: «Ибо все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божии» (Рим. 8:14). Днем произошла встреча, к которой Лиддон так готовился: он, Чарлз и мистер Пенни были приняты епископом Леонидом, викарием 84-летнего митрополита Московского Филарета, в его московской резиденции.

Чарлз записывает в дневнике: «Епископ Леонид совершенно восхитил нас своим приемом и очаровательной мягкой манерой, которая через минуту позволяет почувствовать себя совершенно свободно. Мы пробыли у него, как мне кажется, часа полтора; на прощание мы условились поехать с ним на следующий день в Троицу (Троице-Сергиеву лавру. — Н. Д.) в надежде, что сможем встретиться с архиепископом Филаретом,[96] митрополитом Московским». Лиддон, в свою очередь, сообщает некоторые подробности: «Сам епископ вышел нам навстречу и попросил нас сесть. Я подал ему мои рекомендательные письма и письмо от князя Орлова, в котором тот представлял меня. Разговор зашел о Панангликанском синоде[97] и епископе Коленсо[98]».