— А что? Не по чину?

— Не по чину? Да как раз наоборот…

— Тогда, думаешь, герцог что-то сделает парламентеру?

— Да никогда. Герцог в таких вопросах очень щепетилен.

— Вот именно, так что мне ничего не грозит.

— Да я не про это. Я не понимаю: зачем? Что ты хочешь сказать такого, чего не может сказать обыкновенный парламентер?

— В том-то и дело, что вот по этому письму обычный парламентер ничего сказать не сможет.

— Я не понимаю, в чем проблема? Да выдать им этого… как там его?.. Раймонда в обмен на наших пленных, и дело с концом. Пусть его как предателя свои и вешают.

Володя вздохнул:

— Не люблю предателей…

— Могу тебя понять.

Мальчик снова вздохнул и отвернулся.

— А Раймонд не предатель.

— Надоел мне твой кислый вид, — раздраженно буркнул Конрон. — В последнее время вообще тебя не узнаю. Короче, если хочешь, собирайся и уматывай… куда хочешь… хоть в парламентеры.

— Спасибо, Конрон.

— Не за что. Считай это благодарностью за все, что ты сделал для Локхера.

Через два часа Володя в сопровождении трубача, который в одной руке держал трубу, а в другой белый флаг, и переводчика подъезжал к постам родезской армии. Солдаты, остановившие их, выслушали сообщение трубача и покосились на Володю. Он в своей привычной невзрачной накидке, с его ростом и сложением, никак не выглядел солидным представителем воюющей стороны, а скорее насмешкой над ними — проигравшими. На Володю посматривали мрачно и угрожающе, но ему ничего не говорили, обмениваясь мнениями между собой. Володя сейчас очень жалел, что не понимает по-родезски, а спрашивать у переводчика посчитал не очень удобным.

Наконец их провели в лагерь, заставили минут двадцать подождать, и только после этого пригласили в просторную палатку командующего. Володя вошел первым, быстро окинул взглядом всю обстановку: наспех сколоченный стол, походная кровать чуть в стороне, сейчас служащая сиденьем для двух офицеров. Сам герцог, слегка седоватый мужчина в летах, стоял в легком доспехе, облокотившись на стол. Хмурый и сосредоточенный, он рассматривал какую-то бумагу, но на объявление офицера поднял тяжелый взгляд и несколько мгновений рассматривал всех трех парламентеров. Вот его взгляд остановился на Володе.

— Князь Вольдемар Старинов, я полагаю? — Герцог говорил по-локхерски великолепно, по крайней мере, Володя не находил отличия от того, что слышал от локхерцев. — Наслышан. Как я понимаю, именно благодаря вмешательству вашего сиятельства наши планы не были осуществлены?

— Я немного поучаствовал в обороне.

— Ага… немного. Отчего мне такая честь — сам заместитель командующего прибыл в качестве парламентера?

— Мне хотелось бы поговорить с вами о Раймонде… Если позволите, без посторонних.

— О Раймонде? Об этом предателе? Я понимаю, что он оказал вам большую услугу, но это мое последнее слово. Я готов обменять всех ваших пленных солдат на этого предателя и, как обычно, благородного на благородного. Милорд, вы же понимаете, что тот, кто предал один раз, тот обязательно сделает это повторно. Ради чего вы его хотите защитить?

— Что такое предательство — я знаю. Пленных же вы хотите обменять потому, что с ними будет намного тяжелее выбраться, да и кормить в пути без них будет нужно меньше народу. Так что тут прямая выгода для вас. Конечно, вы можете наших пленных и казнить, но… герцог Дорн Ансельм на такое никогда не пойдет.

— А вы неплохо изучили меня… — Герцог на мгновение задумался. — Хорошо, я поговорю с вами.

Даже приказа не понадобилось — все родезцы моментально поднялись, чуть поклонились и вышли. Следом вышли и локхерцы. Дождавшись, когда за последним закроется полог шатра, герцог приглашающе указал на складной стул.

— Спасибо… — Володя снял накидку, аккуратно повесил ее на спинку стула и сел. — Собственно, «предательство» Раймонда я с вами и хотел обсудить…

— Интересно, за каким… нашего князя понесло парламентером?

Конрон пожал плечами:

— Вернется, поинтересуешься сам, тир. Честно говоря, я и сам его не понял. Что-то он там про Раймонда говорил и про то, что тот не предатель. Самому интересно.

Роухен задумался.

— Все-таки этот князь очень странный. Может, действительно шпион?

— Ага. Который настолько странный, что в нем все шпиона подозревают. Я, конечно, в этих делах не очень, но и мне понятно, что из него шпион, как из меня… Ну, ты понял.

Роухен был менее доверчив и обладал намного большим жизненным опытом, чем Конрон, потому был настроен не так благодушно к Вольдемару Старинову. Но спорить не стал. Он вообще предпочитал не спорить с командирами, тем более он не мог отрицать того факта, что князь реально помог в обороне. Но даже сейчас тот для него оставался загадкой, а загадки Роухен очень не любил.

Через несколько минут в комнату вошли еще несколько офицеров, приглашенных на совещание, посвященное обсуждению дальнейших планов. Конрон слушал их вполуха, гадая, о чем может беседовать Вольдемар с герцогом. На все вопросы офицеров, обращенные к нему, он отвечал весьма туманно, сославшись на необходимость пока держать все в тайне. Сообразили они, что он сам ничего не знает, или нет, не ясно, но, по крайней мере, отстали. И занялись более актуальными проблемами: как действовать после отступления неприятеля? А в том, что родезцы все-таки будут отступать, никто уже не сомневался.

Володя появился под конец совещания в приподнятом настроении, улыбаясь каким-то своим мыслям. Поздоровался со всеми, но уселся в сторонке. Понимая общий интерес к проведенным переговорам, он просто перечислил условия перемирия, к которым они пришли с герцогом. Офицеры разочарованно зашумели, не понимая, что в этих довольно стандартных пунктах могло вызвать прилив столь хорошего настроения у князя, который и улыбался-то крайне редко, да и то уголками губ.

Конрон догадывался, что тот о чем-то умалчивает. Он быстро свернул совещание и выпроводил всех. После этого пристроился рядом.

— Ну и, во имя всех Возвышенных богов, с чего такая радость?

— Дорн Ансельм отпускает всех наших пленных в обмен на Раймонда и кое-каких других пленников из офицеров по списку. Все осталось без изменений — так, как он и предлагал в своем письме.

— Не понял? Точнее, понял, но это ты и на совещании говорил. Я не понял, для чего тогда именно ты к нему ездил? ,

— Для чего? Может, потому что дурак. И потому что, несмотря ни на что, так и не избавился от наивности. Вот такой вот я наивный романтичный дурак, Конрон. А ведь думал, что сумел избавиться от всех чувств… Как оказалось, нет. Возможно, потому, что даже в самые тяжелые моменты мне везло на людей.

Рыцарь потряс головой:

— Я чего-то не понимаю. Ты чего там натворил?