— А по какому праву ты, червяк подземный, на мою сестрицу позарился? Даров не носил, сватов не слал, честной свадебкой побрезговал? Да и не назвался, не представился, может и не царь ты вовсе, а нечисть перекинувшаяся. Не бывать этому!

Посмотрел он на меня и поморщился.

— Я, — говорит весомо, — Кащей Чудинович, подземного царства владыка, еще меня зовут Великим Полозом.

Рассмеялась я ехидно.

— Я себя тоже царевной-лебедью назвать могу, да только крылья у меня не отрастут белые.

Нахмурился гость, топнул ногой — и перекинулся в змея огромного, серебряного, сделал круг вокруг костра — а из-под брюха его золото сыпется и каменья драгоценные. Дополз до меня, зубами щелкнул — я от страха пискнула, рукой закрылась. Гляжу — а уже стоит он передо мной снова в образе человеческом.

— Ну хорошо, — вздыхаю, — змей ты и есть змей. Но за хвост и пасть огромную, гадкую, сестру любимую отдавать? По какому праву?

— По тому праву, — отвечает уже раздраженно, — девка ты конопатая, злоязыкая, что батюшку вашего от трех смертей я спас. От ножа в драке кабацкой, от огня в доме вдовьем и от зубов волчьих в дороге. И пообещал он мне то, что дороже ему всего на свете. А это дочь его, Марья.

Тут меня обидой и кольнуло. Совсем я никудышная, раз и батюшке Марья дороже всего. Но как теперь старику сердце разбивать, с нелюбимой дочерью оставлять?

— Вот что, — я поленом для острастки помахала, — перепутал ты что-то, хозяин подземный. То ли слух у тебя уж не тот, то ли с пониманием туговато. Любимая у батюшки я, а Марьюшка несчастная дурочкой родилась, все песни поет, почти ничего не говорит, а чуть что — чувств лишается, сам видишь.

Кащей с сомнением посмотрел на Марьюшку, пригляделся — и заулыбался, как блаженный — и взгляд такой стал у него, масляный, чисто как у кота нашего, Тишки, при виде ведра с молоком.

— Ничего, — и аж ладонями одну о другую потер, — то, что немая, мне оно и надо, а за такие…

Я угрожающе махнула поленом.

— За такую красоту, — заменил он слово, — и дурость простить можно. Земли у меня богатые, сокровищ у меня тьма-тьмущая. Привыкнет. Что вам, девкам, еще надо — нарядов богатых да камней самоцветных, сразу ласковые делаетесь.

— Что же ты не женат до сих пор? — невинно поинтересовалась я. — Или нет в подземном царстве девок красивых, что ты к нам за невестой явился? Или все-таки хочешь, чтобы тебя любили, а не каменья твои?

— Девок у нас, — отвечает хмуро, нетерпеливо, — много, да только никто с сестрой твоей красотой не сравнится, аж до моего царства слава о ней дошла. Гляжу на нее — не соврали люди, преуменьшили. Будет мне женой, будут дети у нас красивые.

Вижу, серьезно он настроен, на подначки мои не ведется, на уговоры не реагирует. Еще попыталась:

— Да и как же ты, чудо-юдо, грязью ведающее, собираешься с Марьюшкой моей деток делать? Думаешь, золото ей нервы успокоит? Она же тебя только увидела и сомлела. А ежели без одежды покажешься, так и вовсе преставится.

— Ничего, — повторил этот… червяк земляной и ухмыльнулся, — у меня там сады с яблочками живительными, молодящими, глядишь, тысячу раз помрет, а на тысячепервый привыкнет. А не привыкнет — справлю ей гроб резной, хрустальный, будет лежать там, а я ходить на нее любоваться.

Я как представила бедную Марьюшку в гробу хрустальном, под небом подземным, так жалко ее стало!

— Не, — говорю зло, — не отдам я ее тебе. Ты с батюшкой договаривался, да меня не спросил, а я сестра ей родная, заботливая. Стеной встану — не отдам!

Он раздраженно отмахнулся, и сжала меня сила неведомая, а чурбан из рук вырвался, и, разбрасывая искры, обратно в костер поскакал, как жеребчик. Снова разверзлась земля, взял царь подземный Марьюшку на руки, свистнул, гикнул — и встал перед ним конь-огонь, грива алая, не зубы — клыки острые, не ржание у него — рык звериный. И Кащей, гад подземный, на коня этого прям с места и прыгнул. Унесет сейчас родную мою, где ее искать, как спасать?!

— Постой! — закричала я в отчаянии. — Возьми меня вместо нее!

А он так высокомерно мне:

— А на что ты мне нужна, конопуха? Ты мне под мышку поместишься, я ж тебя и в постели-то не отыщу, — и со знанием дела Марью за зад ее округлый помацал.

— Ах ты ж волчий корм, — выплюнула я в сердцах, — сукин ты сын, тварь ненасытная! Руки убери, похабник, как не стыдно-то тебе!

Он ладонью двинул — и поднялся сарафан мой, в рот мне полез. Замычала я, кляп вытаскивая.

— Да и злая, — посетовал Кащей, пока я с сарафаном боролась, — и языком мелешь, не умолкая. Нет, не нужна мне такая жена.

Я ткань изо рта пока тащила, поняла, что сил у меня супротив полоза этого бессердечного нет, и решила к самому страшному женскому оружию прибегнуть — к слезам. Завыла, в три ручья залилась, за сапог его схватилась. Хороший сапог, дорогой, с заклепками серебряными.

— Возьми, — плачу как можно натуральнее, — не женой, служанкою! Я много умею, — вру и не краснею, только носом шмыгаю. — И места много не занимаю! Могу в собачьей будке спать, только отпусти сестру мою, гад ты земляной!

Он на меня даже с усталым удивлением каким-то посмотрел, сапогом двинул — я на землю села, — за уздцы коня тронул, тот рыкнул… И тут я вспомнила, какие нянюшка нам сказки рассказывала, и закричала:

— А давай поспорим? Неужто побоишься мне условие поставить? Не выполню — забирай сестру, а выполню — меня возьмешь! А не согласишься — на весь надземный мир ославлю, что царь подземный трус, девчонки испугался!

Взгляд его из удивленного стал изумленным, он аж головой потряс, что не ослышался.

— Некогда мне спорить, конопуха, — усмехнулся презрительно, — царством править не ягоды собирать. Я вон и жениться-то времени никак не найду.

— И похабных частушек сочиню, — пригрозила я. И так как терять было нечего, запела: — Ой да едет царь подземный, под собой коня несет, коник гривою играет, царь наш… трясет…

Пела я на диво громко и противно. В лесу зашумело, захохотало — видать, леший услыхал, понесся по своим владеньям разносить.

— У царя земель немало, — вошла я во вкус, — только нетути жены. Не ходите девки замуж за мужчину без кхр кхр…!

Я закашлялась — горло сдавило невидимой рукой, а со всех сторон послышался женский визгливый смех, — всадник щелкнул пальцами, и кикиморы-хохотуньи бросились врассыпную. У меня уже в глазах чернело — и тут горло отпустило.

— Времени тебе до рассвета, — сказал Кащей, и глазами горящими зло сверкнул. Спешился, опустил Марьюшку около костра. — Спрячешься так, что не найду, так и быть, возьму выкуп тобой. Будешь мне псарни да конюшни чистить, навоз убирать, пятки чесать и гостей моих вином обносить. Даю тебе три раза пробовать. А найду три раза — убью! С удовольствием убью, слышишь, девка ты черноротая? Беги, пеструха! Пошло твое время!