– Ой, – говорит Джайлс.

– Из машины, – велит охранник.

И в этот момент весь свет в аэрокосмическом центре «Оккам» тухнет.

36

Зельда в прачечной, когда это происходит.

Шесть лет назад ограбили обе половины их разделенного на две квартиры дома, и она никогда не забудет, насколько быстро она догадалась, что у них не все в порядке. Тогда она только вышла из машины, Брюстер еще оставался за рулем, ничего не изменилось на пятачке газона у крыльца, поскольку там нечего было брать.

Но все выглядело неправильно, начиная с травы, истоптанной чужими ботинками, с двери, ручка которой вращалась странным образом, и даже воздух казался чужим, словно половина его прошла через легкие незваных гостей.

Глядя на капли воды, покрывающие пол, Зельда ощущает примерно то же самое. Внешне все в порядке, вода иногда появляется на полу, особенно в помещении вроде этого.

Но почему она топчется рядом, точно детектив у лужи крови?

А потому, что капли, если приглядеться, выглядят настоящим доказательством – вовсе не аккуратные бусинки, скорее косые разрезы, повествование о спешке того, кто их оставил. И эти предательские «строчки» Зельда не перестает видеть и тогда, когда свет моргает и прачечная окунается во тьму.

Это такое событие, в которое ты не веришь еще за минуту до того, как оно происходит. В «Оккаме» никогда не гаснет свет, даже в туалетах освещение не выключают.

Словно усталый стон доносится от стен, а затем спускается тишина, настоящая тишина, истекающая белым шумом, и Зельда остается наедине с ритмичными ударами собственной телесной машинерии. Нет, не совсем наедине – издалека, из темного холла доносится пронзительный скрип тележки с поврежденным колесом.

37

Не находись она рядом с дверью Ф-1, Элиза могла бы искать ее целую вечность, плутая в обрушившемся на плечи мраке.

Она толкает тележку через тихую, затаившуюся лабораторию, колесо визжит. Воображение и память – единственные ее проводники по помещению, где она бывала сотни раз, и наяву, и в мыслях, до тех пор пока глаза не осознают, что здесь все же есть немного света.

За стенами «Оккама» занимается утро, его бледные щупальца проникают в окна первого этажа, и затем через вентиляцию заползают даже сюда, подобно струйкам дыма.

Элиза не задевает ни единого предмета, и вот она уже у самого края бассейна. Серые вспышки колеблющейся воды катятся через тьму подобно лезвиям брошенных ножей.

Может он видеть ее?

Во тьме Элиза показывает, наполненная ужасом и надеждой кающегося грешника, слова, которые он вряд ли может понять: «приходи», «плыви», «двигайся». Она перегибается через бортик, заглядывает в бассейн, показывает снова. Вода всплескивает.

Она показывает еще, еще.

Элиза не знает, почему нет света, но подобное вызовет панику, а паника наверняка заставит людей защищать самое ценное имущество, и для этого «имущества» не останется надежды и для нее самой тоже, если существо не придет, не приплывет, и прямо сейчас.

Два золотых глаза появляются словно двойное солнце, Элиза замирает.

Следующее мгновение ее кроссовки сброшены, ноги в воде, униформа обвивается вокруг, точно холодные щупальца. Она дрожит и шагает к существу, вытянув руки. Золотые глаза отражают настороженность, и ничего удивительного, ведь за ним охотились ранее.

Элиза делает шаг, и дно бассейна уходит из-под ног, вода у подбородка, и она задыхается. Вес одежды тянет ее дальше вниз, и еще дальше, она плюется и дергается, и единственный знак, который могут изобразить руки, – тщетные взмахи тонущей женщины.

38

Мониторы заливает статикой.

Они еще не черные, угасающий серый, шестнадцать умирающих глаз.

Нет наблюдения, нет записи.

Контроль – это все, чего Стрикланд хотел со времен учебного лагеря, Кореи, Амазонки, контроль над семьей, над собственной судьбой, и теперь все обрублено, точно корень лезвием мачете.

Он вскакивает, ударяется коленом о стол так сильно, что слышит треск дерева. Хромает, опирается о монитор мертвыми пальцами, они болят тоже, но Стрикланд уже выпрямляется.

Шагает словно через джунгли во мраке.

Ногой задевает мусорное ведро, плечом – стену, ему приходится едва не с боем прорываться через дверь, словно та маленькая, размером для собаки.

Шаги доносятся со стороны холла, быстрые и частые, подобно шуму дождя. Черный воздух прорезает луч света.

– Стрикланд? – это Флеминг, гражданский мудила, от него не дождешься помощи.

– Что за хрень… – внезапная боль по всему телу, – …творится?

– Я не знаю. Пробки?

– Так вызови кого-нибудь.

– Линии мертвы, я не могу.

Когда дело доходит до контакта, инстинкты Стрикланда всегда показывают себя с лучшей стороны. Его кулак выстреливает, точно из пращи, ладонь жестко хватает Флеминга за воротник.

Их первое прикосновение с того дня, когда они обменялись рукопожатиями.

Но ведь к тому все шло, верно?

Поставить человека из плоти и крови над тем, кто только и способен, что двигать карандашом и махать планшетом?

Слышен хруст ткани, когда Стрикланд подтягивает Флеминга к себе:

– Найди кого-нибудь. Немедленно. Нас атаковали.

39

Некий объект прижимается к спине Элизы, слишком большой для руки, но он изгибается, она ощущает колыбель ладони, отходящие от нее веточки пальцев. Второй придерживает ее спереди, и когти, числом пять, мягко щекочут ей живот и грудь.

В них сила, достаточная, чтобы раздавить ее, но ее тянет вверх, нежно, словно хрупкую бабочку, и голова Элизы оказывается над водой. Она кашляет, прижимаясь к округлым мускулам большого плеча, и одновременно двигается туда, где не так глубоко.

Мысли выглядят разорванными, бессвязными.

Он держит ее, его чешуйки под ее ладонями одновременно мягкие точно шелк и острые, как осколки стекла, и хоть не произнесено ни единого слова, но все, все только что сказано.

Тело Элизы вздрагивает, она понимает, что дальше он не двинется, мешают цепи. Она словно просыпается, встает на дно и вытаскивает из кармана намокшего фартука то, что они с Джайлсом смогли найти: болторез и кусачки.

Она пронесла их в «Оккам» под одеждой.

Канавки на теле существа вспыхивают алым, но лишь на один кратчайший момент. Он смотрит на нее, его глаза в нескольких дюймах, а затем встает прямо, выпячивая грудь, чтобы она могла добраться до прикованных к ошейнику цепей.

Лишенные воды жабры начинают трепетать, но вовсе не от страха или злости.

Он понимает. Он верит. Ему, как и ей, нечего терять.