– Образец! Заприте Образец!

Хоффстетлер мгновенно понимает, что он должен делать.

Он вытаскивает из кармана пузырек с таблетками и сует его в руку Элизы.

– Добавляй по одной в воду для него каждые три дня. Ты понимаешь меня? Соленость должна быть не ниже семидесяти пяти процентов.

Она смотрит смущенно.

– Строгая протеиновая диета. Сырая рыба, сырое мясо. Ты меня понимаешь?

Она трясет головой, когда он протягивает ей шприц.

– Если у тебя ничего не получится, то используй это. Не дай им его вскрыть. Пожалуйста. Это существо хранит секреты, которые мы не должны знать. Недостойны.

«За исключением, возможно, этой уборщицы», – думает Хоффстетлер.

– И он может провести вне воды только тридцать минут. Быстро! Быстро!

Она кивает, но неуверенно, словно ее голова может отвалиться от шеи.

Есть так много того, что он должен сказать ей, ему не хватило бы целой жизни для передачи информации, но счет идет на секунды.

Хоффстетлер устремляется в темноту, ориентируясь по голосу Стрикланда.

44

Элиза толкает, ноги ее сводит судорогой, мускулы рук готовы разорваться. Тележка двигается медленно, всякое пятнышко грязи на полу кажется холмом, который нужно преодолевать.

Но она слышит, как Хоффстетлер зовет Стрикланда, как все более хрипло дышит существо, и словно огонь загорается у нее под ногами. Она толкает, это тяжело, но еще тяжелее выглядеть нормальной в глазах смущенного человека в белом халате, который держит бумажный стаканчик с кофе словно кусочек почти неприличной нормальности.

Он бросает на нее быстрый взгляд и тут же отводит глаза. Замечательно.

Женщины вроде нее невидимы. Никогда она не была так рада этому.

Элиза достигает крутого поворота, после него коридор ведет прямо к эстакаде. Утренний свет сочится под дверь, но упрямая тележка не хочет поворачивать, пищащее колесо заедает.

Около лабораторий появляются люди, доносятся шаги, нервозные голоса.

Элиза пинает колесо и едва не поскальзывается, поскольку тележка сочится водой, оставляет мокрый след. Вцепляется в ручку снова, надеясь взять грубой силой, но не может упереться как следует, попадает в лужицу.

Колени ударяются о пол, она висит на ручке, точно ребенок на брусьях, боясь упасть.

Пальцы смыкаются у Элизы на запястье.

45

Зельда поднимает Элизу на ноги.

Та вздрагивает, пытается вырваться, нащупывает что-то в кармане, но Зельда держит крепко. Ее подруга не просто дрожит, ее бьют конвульсии, грудь содрогается, глаза обезумевшие, разучившиеся моргать.

Рука Элизы вылетает из кармана, в ней зажат шприц, капля серебристой жидкости дрожит на игле, и рассвет превращает ее в драгоценный камень.

Зельда перехватывает подругу за запястье, и шепчет:

– Дорогая. Тихо.

Ее голос производит эффект, на который оказалось не способно ее лицо.

Элиза засовывает шприц обратно в карман и буквально падает на Зельду, цепляясь за ее плечи. Зельда обнимает подругу, она видела, как подобное творится с людьми, обычно на похоронах, и она знает, что это пройдет, надо только потерпеть.

Элиза дрожит, ее униформа сырая насквозь.

Зельда смотрит над плечом подруги туда, где на тележке громоздится холм из сырого белья. Белые полотенца, белые лабораторные халаты, белые простыни… и единственный золотой глаз.

– О мой бог… – дыхание Зельды перехватывает. – О мой бог…

Элиза отталкивается от нее, хватает подругу за ладони, умоляет взглядом, трепетом пальцев. Может быть, благодаря ее умению разговаривать без слов, руками, но все становится понятным: почему она была столь холодна с Зельдой, почему хотела держать ее подальше.

Она была предана их дружбе, она не желала, чтобы Зельда оказалась виновной, и это чертовски прекрасно.

– Ты сумасшедшая, – говорит Зельда, хватаясь за рукоятку. – А теперь толкай.

46

Стрикланд узнает фигуру Хоффстетлера так же хорошо, как и его плоскостопую походку.

Попался, русский шпион!

Стрикланд двигается быстрее, вылетая в холл, через единственное окно которого рвутся лучи рассвета. Он игнорирует солдата из военной полиции, который отдает салют и даже что-то спрашивает.

Еще пара шагов, и Стрикланд осознает нечто странное.

Хоффстетлер не убегает! Хоффстетлер шагает навстречу!

Стрикланд останавливается, сжимает крепче рукоять электрохлыста, открывает рот для крика.

Но Хоффстетлер подает голос первым:

– Стрикланд! Оно освободилось! Я зашел внутрь, и оно сбросило меня в бассейн!

– Ты ждешь, что я поверю…

Хоффстетлер хватает Стрикланда за рубашку, тот отшатывается; вспыхивает желание ударить русского «прыветом», столь внезапное, ошеломляющее.

– Это не я, Ричард! Кто-то вломился туда! Забрал его!

– Ты грязный красный, который…

– Если бы это был я, говорил бы я сейчас с тобой? Надо заблокировать выходы! Немедленно!

Лицо Хоффстетлера так близко, что их носы почти соприкасаются.

Стрикланд пытается поймать взгляд ученого, ведь там, в глазах, кроется правда.

Он видел ее в каждом, кому угрожал, в каждом, кого убил, только он может увидеть ее.

И тут маленькое чудо: весь свет вселенной возвращается к жизни.

47

Тьма пришла мягко, словно некто закрыл глаза перед сном.

Но когда в «Оккам» вернулся свет, словно вспыхнули разом вольфрамовые лампы, в сотни рядов расставленные на осветительных мачтах стадиона, извергли потоки сияющей лавы. Она залила здание, выплеснулась на лужайки и на парковку, заставила сумрак отступить.

Охранник прикрыл глаза рукой и повернулся, словно само здание показалось ему напавшим из засады негодяем.

Джайлс, поставивший ногу на асфальт, колеблется, не зная, что ему делать. Наполовину опущенные веки не мешают ему смотреть в правильном направлении, и он видит, как распахиваются двойные двери, и Элиза появляется из них, толкая тележку для белья.

Все по плану, за исключением того, что ей помогает крупная черная женщина.

Джайлс знает, что он не человек действия, и осознание этого не раз печалило его. Только сегодня не время для печали.

Охранник не успевает шевельнуться, а Джайлса посещает идея, и он не дает себе задуматься над ней до такой степени, чтобы взвесить последствия. Он просто хватает дверцу «мопса» двумя руками и бьет ей охранника со всей силы. Благодаря тому, что вэн стоит высоко, удар приходится по голове, и звук его ужасен, как и тот шум, что издает упавшее тело.