Настал черед, чтобы, отрешившись от пороков Елизаветы, отметить ее добродетели и главную из них — милосердие. Оно исходило не только от такой черты ее характера, как доброта, но и ее набожности, следования христианской заповеди о любви к ближнему. Из законодательства времени Елизаветы можно сделать вывод не о декларативной заботе о подданных, о якобы «матерном попечении» об их судьбе, как это заявляла Анна Иоанновна, а о реальном облегчении условий жизни подданных, причем не только их высших слоев, но и трудового населения. Отметим, что советская историография начисто отвергала эту черту царствования Елизаветы Петровны, поскольку исходила из догмы, что монарх в силу своего положения в социальной структуре общества способен проявлять заботу только о собственном благе и благе помещиков-дворян и, являясь антиподом (классовым врагом) трудового населения, если и совершал какие-либо действия в его пользу, то под давлением классовой борьбы, как вынужденную меру, означавшую уступку. Марксизм признает роль личности в истории, но в ограниченных рамках способности этой личности тормозить прогресс или способствовать его развитию, игнорируя при этом наличие или отсутствие общечеловеческих добродетелей или пороков у того или иного деятеля.

Начнем с набожности императрицы, в некоторых случаях приобретавшей черты фанатизма. Набожность Елизаветы Петровны оказывала влияние на ее церковную политику, а также на ее характер, отличавшийся кротостью и милосердием.

Внешние проявления набожности выражались в ее пеших походах в Троице-Сергиев монастырь. Замаливала она свои грехи в Киево-Печерской лавре, Савво-Сторожевском монастыре в Звенигороде, в поклонении Тихвинской Божьей Матери. Она свято соблюдала посты, непременно присутствовала на литургии в праздничные и воскресные дни и даже пела в церковном хоре. Более того, посещения церкви в праздничные и воскресные дни она требовала и от вельмож — указом 9 октября 1743 года она велела в дни, когда не было собраний в правительственных учреждениях, сначала присутствовать у святой литургии, а затем отправлять личные дела.

Строгое соблюдение церковной обрядности отнюдь не являлось показной религиозностью — императрица искренне исповедовала православие, верила его догматам и доступными ей средствами пыталась увеличить число приверженцев православия среди своих подданных, многие из которых были либо язычниками, либо магометанами.

Известны многократные заявления дочери Петра Великого о намерении продолжать дело отца. В действительности ни в одной сфере жизни страны невозможно обнаружить столь радикальных отступлений от преобразовательных начинаний Петра Великого, как в церковной политике его дочери. Нельзя сказать, чтобы эта политика была продуманной и приобрела систему, ее скорее можно объяснить уступчивостью императрицы, нежеланием ссориться с духовными иерархами, настойчиво требовавшими восстановления утраченных позиций со времени проведения Петром I церковной реформы.

Кардинальный вопрос об отношениях между светской и духовной властью был решен еще в царствование отца Петра царя Алексея Михайловича во время его схватки с патриархом Никоном, которую последний безнадежно проиграл. Первенствующую роль светской власти, подчинившей себе духовную, закрепил Петр I учреждением Синода вместо патриарха. Императору, однако, не удалось осуществить еще одну важную меру — отобрать у духовенства земельные владения с сидевшими на них крестьянами, с которых оно извлекало немалые доходы, то есть лишить церковь экономической независимости. Изъятие у церкви земельных владений государством называется секуляризацией (secularus — светский). Если ликвидация патриаршества и замена его Синодом, члены которого находились на жалованье у государства, сопровождались установлением политической зависимости духовной власти от светской, то осуществление секуляризации означало утрату экономической независимости духовенства, превращение церкви в послушную служанку государства.

В 1701 году Петру удалось осуществить частичную секуляризацию владений епархий и монастырей, когда были определены штаты монастырей, то есть число находящихся в них монахов и монахинь, и установлены размеры денежного и натурального довольствия на каждого монашествующего. Доходы с вотчин, получаемые cверх штатных расходов, шли в пользу государства.

До сих пор в точности неизвестны причины, почему царь в 1721 году отменил установленный ранее порядок и передал вотчины в полное управление монастырей и епархий. Возможно, его убедили доводы Синода, что вотчины черного и белого духовенства «от гражданских управителей пришли в скудность», то есть были ими разорены. Можно, однако, признать заявление Екатерины I в объявленном ею Манифесте 15 июля 1726 года о том, что Петр «соизволил восприять было намерению» оставить церковные дела в ведомстве Духовной коллегии (Синода), а дела хозяйственные изъять у нее, но смерть его помешала осуществить задуманное.

Намерение супруга реализовала его вдова: под предлогом того, что внимание Синода приковано к управлению вотчинами в ущерб чисто церковным заботам, Манифест разделил его на два департамента по шесть человек в каждом, причем первый департамент состоял исключительно из духовных иерархов, а второй — из светских чинов. Должность первого департамента состояла в том, чтобы «управлять всякие духовные дела Всероссийской церкви и содержать в добром порядке и благочинии духовных, тако ж типографиею». На попечение второго департамента передавалось все, что относится к экономии, а также суд и расправа. Практически два департамента были двумя изолированными друг от друга учреждениями, выполнявшими несхожие обязанности. Первый департамент долгое время оставался неизменным, в то время как второй менял и название, и подчиненность: вскоре после реформы 1726 года он стал называться Коллегией экономии, а в апреле 1738 года ее подчинили Сенату под тем предлогом, что «в оной Коллегии состоят сборы и другие экономические дела», подлежащие ведению Сената, а не Синода.

До секуляризации оставалось сделать один шаг, но совершить его, как это нередко бывает в истории, помешал слепой случай. В марте 1740 года президент Коллегии экономии сенатор граф Платон Иванович Мусин-Пушкин подал императрице Анне Иоанновне записку, обвинявшую духовенство во множестве грехов: алчности, административной несостоятельности в управлении вотчинами, игнорировании интересов государства, в результате чего накопилась недоимка в 100 тысяч рублей. Автор записки предлагал монастырские и епархиальные власти отрешить от управления вотчинами и передать их светским чинам, назначаемым Коллегией экономии. Императрица наложила резолюцию: «Учинить по сему представлению».

Претворить в жизнь резолюцию не удалось: инициатор реформы П. И. Мусин-Пушкин попал в немилость и был отстранен от должности, ибо оказался причастным к кружку А. П. Волынского. Спустя полгода после вынесения резолюции скончалась и императрица. Дело заглохло.

Со вступлением на престол Елизаветы Петровны духовные власти воспрянули духом и, зная набожность императрицы, не ошиблись в своих надеждах. Со всех сторон раздавались жалобы на притеснения, которые им пришлось терпеть во времена бироновщины. Ректор Московской духовной академии Кирилл Флоринский заявил: «Доселе дремахом, а ныне увидохом, что Остерман и Миних с своим сонмищем влезли в Россию, яко эмиссарии дьявольские… и дражайшее всего в России, правоверие и благочестие не точию превратят, но и до корня истребят». Новгородский архиепископ Амвросий с кафедры развивал ту же мысль: Елизавета «преславная победительница избавила Россию от врагов внутренних и сокровенных. Такие то все были враги наши, которые под видом будто верности отечество наше разоряли… Под образом будто хранения чести и здравия и интереса государства, о коль бесчисленное множество, коль многие тысячи людей благочестивых, верных, добросовестных, невинных, Бога и государство весьма любящих в Тайную (канцелярию. — Н. П.) похищали, в смрадных узилищах и темницах заключали, гладом морили, пытали, мучили, кровь невинную проливали».