– Странно, – добавил Стюарт. – В семьдесят втором году мы представили мистеру Уэстли смету на ремонтные работы. Вероятно, оружие получило повреждения. Может быть, упало с возвышения. Приклад был надломан, цевье совершенно разбито. Но, вижу, работы не были выполнены. Стоимость их чрезвычайно высока, поскольку очень сложно подогнать новые деревянные детали к старым на такого типа оружии. Это может выполнить лишь дипломированный мастер-оружейник с опытом работы не менее десяти лет. Но вот что интересно: в тысяча восемьсот девяносто восьмом году ружье было выполнено с прикладом в категории делюкс номер четыре, что значительно выше обычного. Но сейчас он сделан из гораздо более ценной древесины. Я, честно говоря, не припомню ничего подобного.

Держа приклад обеими руками, оружейник осторожно поворачивал его с боку на бок, так что падающий из окна свет проявлял в орехе все новые оттенки, и мужчина полностью погрузился в созерцание.

– Гм, – сказал он по прошествии одной-двух минут.

– А какие есть градации древесины грецкого ореха? – спросил я.

– Десять стандартов, – рассеянно произнес мастер. – И еще выделяют специальные классы. В том числе отдельные категории для производства выставочного оружия. Необычайно красивые и сияющие, но слишком хрупкие для потребительского оружия. Особняком стоит «Circassian Grade». Не менее красивый, чем выставочные категории, но с менее выраженной свилеватостью и более прочный. Назван так в честь черкешенок, они слыли самыми красивыми женщинами в мире. – Мистер Стюарт с неохотой положил приклад на стол. – Одна только древесина делает это ружье очень ценным. Очень. Если правильно выбрать аукционный дом, цена такого приклада сравнялась бы с ценой совершенно нового «Ягуара». Очевидно, он выполнен из корня орехового дерева возрастом по меньшей мере в четыре сотни лет. Теперь такого днем с огнем не сыщешь. – Он потер приклад рукавом, отчего древесина засияла новым блеском. – А оно продается?

– Не исключено, – сказала Гвен.

– И само ружье, и даже отдельно приклад, несомненно, окажутся, гм, привлекательными для некоторых наших клиентов. Я нахожу один-единственный изъян, – сказал оружейник, пройдясь пальцем по насечке, – что приклад не довел до идеального состояния специалист – a master stocker. Конечно, изготовлен он с величайшим мастерством. Редко встретишь мастерство такого уровня. Мы бы такого мастера приняли немедленно, однако, чтобы достичь высочайшего класса, ему пришлось бы еще многие годы набираться опыта. Но у него получилось бы. Некоторая неуверенность проглядывает лишь в мелких деталях. Смотрите: небольшое искривление линии насечки, а она должна быть прямой, крохотное расщепление на выемке для язычка и спускового крючка. Но заметьте: резать по такому материалу осмелились бы пять-шесть мастеров на всю страну, да и те работали бы в постоянном страхе допустить промах.

– А что, оно плохо сделано? – спросил я и чуть было не ляпнул, что, наверное, это был первый приклад в практике Эйнара.

– Плохо? Да оно практически совершенно! Просто на девяносто девять процентов, а не на сто. Ему даже удалось добиться нужного ощущения.

Я дал понять, что не понимаю.

– У полноценного дробового ружья, – сказал Стюарт, – шейка приклада должна быть стройной. Не толще дамского запястья. Но размеры – это только одно. Два ружья могут выглядеть одинаково, но лишь одно из них оживет в ваших руках. Когда держишь приклад за шейку, то и ощущение должно быть такое, будто сжимаешь в пальцах the wrist of a true lady[56]. Здесь как раз так. – Он поднял ружье ближе к свету, любуясь переливами оттенков на поверхности дерева. – Есть тут какая-то особенность – не только эта древесина, – и я никак не могу уловить, что именно. Это напоминает мне одну историю, которую рассказывал мистер Бэттенхилл, что-то о партии французского орехового дерева…

– Кто такой Бэттенхилл? – спросила Гвен.

– Наш старейший мастер-столяр. Шестьдесят лет вел закупки грецкого ореха. Сейчас он на пенсии.

– Жаль, – вздохнула девушка.

– Он все равно приходит сюда каждый день. Наверняка захочет с вами поговорить. Но я должен вас предупредить: он может показаться немного… резким.

– А что так? – сказал я.

– Ему девяносто три года. И восемьдесят из них он стреляет без защитных наушников.

* * *

Старый оружейник и в этот день явился с очередным визитом. Нам с Гвен позволили ожидать его в кабинете, и мы сидели там, тихонько переговариваясь о всякой ерунде, словно ожидали приговора суда.

Вскоре с улицы послышался пронзительный голос, и вошел Бэттенхилл, величественный старик, обращающий на себя внимание еще и своим громким голосом. Однако увидев ружье, он застыл на месте и пробормотал:

– С ума сойти! Одно из тех самых.

Старик поднял дробовик на руки, словно свое собственное заблудшее дитя, и сказал, что в последний раз видел ружье с подобной работой по дереву двадцать шесть лет тому назад. Это было африканское двуствольное ружье, принадлежавшее послу Кливу. Оно было выставлено на аукцион, и один из потомков генерала Хэйга, верховного главнокомандующего британскими вооруженными силами в Первую мировую, предложил неслыханную сумму и купил ружье.

– Но почему? – спросила Гвен.

– Потому что на дереве остались шрамы от войны, – сказал Бэттенхилл, показав на темное пятно на прикладе.

Он покопался в ящике, достал небольшой стеклянный флакон и стал втирать льняное масло в древесину. Запах этого масла распространялся в помещении. Узор проступал все явственнее, словно мастер занимался алхимией.

– Подсохло немного, – пробубнил Бэттенхилл. – Видите, – благоговейно произнес он. – Если посмотреть так, узор симметричен. Напоминает расправленное крыло фазана. А если чуть развернуть – вот так, – свет упадет под другим углом и проникнет в более глубокие слои древесины. Каждый миллиметр прирастает на протяжении нескольких лет. Вы смотрите в глубь веков. Наиболее явственно проступает тысяча девятьсот шестнадцатый год.

Старик продолжал втирать масло, и с каждым движением узор проявлялся все отчетливее. Затем он принялся рассказывать о шотландском полке́ под названием «Черная стража» и о его продвижении во время битвы на Сомме. Почти сразу же стало ясно, что эта история рассказывает и обо мне. Но год, в который началась моя история, был гораздо более давним, чем год моего рождения. Моя история началась уже тогда, когда четыреста лет тому назад в Отюе взошли шестнадцать ореховых деревьев.

В пять часов утра 1 сентября 1916 года рота «Черной стражи» ожидала в окопах сигнал к атаке. Когда раздались звуки волынки, рассказал оружейник, солдаты вместе с камеронцами – Хайлендской легкой пехотой – заняли то, что оставалось от когда-то пышного леса. Артиллерия скосила растительность, превратив лес в мешанину из грязи, обуглившихся пеньков и изуродованных трупов. Как и солдаты, брошенные в наступление раньше них, они были одеты в килты. Тела, между которыми им пришлось пробираться, были неузнаваемы, но по расцветке тартана, мелькавшего в грудах тел, можно было разобрать, что за подразделения шли в атаку и пали.