– Тут пакетик был…

– С глиной? Я выкинул, извини. Зачем он тебе?

Я побежал к помойке, потому что иначе Рыжий бы меня опередил. Он всё равно первый ворвался на кухню, дёрнул дверцу шкафа под раковиной и осторожно, держа за края рваный пакет, вытащил куклу.

– Видишь царапину на лице? – Он плюхнул глину прямо на стол (отец пока не видел) и показал на кукольную голову, утыканную песчинками, волосками, исчерканную мельчайшими трещинками, как это бывает со всеми необожжёнными поделками из глины.

– Допустим. Со стола убери.

Из комнаты к нам шёл отец, ему тоже было интересно, что за ценный такой комок грязи, который и выкинуть нельзя. Рыжий торопливо завернул куклу:

– Пойдём на улицу, поговорим спокойно.

Отец ещё не закрыл за нами дверь, а Рыжий уже рассказывал мне о той загадочной царапине на лице. По его, выходило, что он не сам меня ударил только что на берегу, а сделал это потому, что отец сильно швырнул куклу головой в ведро.

– И так во всём, понимаешь, во всём! Её нельзя ронять, царапать, даже просто хранить там, где мало воздуха. Сам задыхаться будешь. Это как смерть Кощеева на игле, только хуже, потому что далеко не спрячешь. А ты её в рюкзак…

Я вспомнил приступы удушья в больнице и сегодня с утра. Верить Рыжему не хотелось, в конце концов, он сам меня ударил. Но приступы-то были, пока кукла лежала в рюкзаке. Я вертелся, елозил по полу с рюкзаком на спине, и кукла внутри тоже болталась. Приступы проходили, когда она переваливалась поближе к верху, к свежему воздуху. А мой аппендицит…

– Дай-ка! – Я взял у него свёрток и осмотрел глиняное пузо: вот она, вмятина от иглы, я ж её видел, просто забыл…

– Ага, с иголкой нашёл, – подтвердил Рыжий. – Они все попадаются с иголками, реже – сломанные, тогда хана. Тебе ещё повезло.

Мы опять пришли на берег и уселись на брёвнышко у самой воды. Я подумал, если Рыжий так спокойно говорит о таких странных вещах – точно разыгрывает. Но мне бы хотелось тогда, чтобы он меня разыгрывал. Так понятнее, и вообще.

– Где, – спрашиваю, – попадаются? Ты их вёдрами, что ли, собираешь, как яблоки, да?

Рыжий пожал плечами:

– Чаще всего, в перелеске. Причём в одном и том же квадрате, я тебе потом покажу. Думаю, там какая-то волшебная земля, иначе Контуженая давно сменила бы место. Я ж их откапываю, иголки вынимаю. Наверняка она замечает. В том году двоих нашёл с иголками. В этом тоже…

– И куда деваешь?

– Тебе первому отдал, уж больно шевелюра приметная. А так разве поймёшь, где чья? Прикапываю в правильном месте, они тогда перестают действовать. Теоретически. Так-то разве узнаешь?

– А её не боишься?

Рыжий так на меня посмотрел, что сразу стало ясно: не боится. Надо же, а я его за труса держал!

– А остальные? Как вообще посёлок до сих пор жив, с такой соседкой? За разбитое стекло!..

– Сторонимся… Кстати, что это вам приспичило ей стёкла бить?

Я рассказал. Хотя мог бы и не рассказывать, Рыжий перебил меня:

– Ну да, Витёк любит заманивать москвичей к ней на участок. Очень удобно, вроде и сам не виноват… – Он зло уставился на воду и в десятый раз, наверное, пока мы тут сидели, потрогал шею. Прям нервный тик! Ещё я подумал, что он банально поссорился со своим Витьком, а нет, так мы бы здесь и не сидели.

– Он добегаться так не боится, Витёк твой?

– Боится, наверное. Мы все чего-нибудь боимся, правда? Это ж не повод отказывать себе в развлечениях.

Тут я был готов с ним согласиться. А всё равно звучало по-дурацки: куклы какие-то, ведьмы-ветеранки. Не хотелось мне верить Рыжему. Потому что если поверишь, то хана.

Я представил, как через несколько лет иду с этой куклой, например, в армию. В ранец убрать нельзя – задохнёшься, придется нести так. Засмеют – полбеды, но ведь каждому захочется потрогать, повертеть в руках, а у меня потом синяки будут. А если скажешь: «Не дам», – покажешь слабину, то всё. Будут забавляться, как мелкота над Егором с его банками. Выкрадут и начнут швырять по казарме от одного к другому, а ты бегай между ними, как дурак, потому что разобьётся кукла – и ты разобьёшься. Или без затей нечаянно сядут сверху, тогда вообще никто не поймёт, от чего ты умер. Правильно Рыжий сказал: игла Кощеева, только ещё хуже.

– И как мне теперь?

Рыжий опять потрогал шею.

– Да прикопаем по правилам – и всё. Только тебе придётся подождать, новолуние ещё не скоро… – Он увидел мою перекошенную физиономию и добил: – И не забудь, что Контуженая будет искать куклу, почти наверняка. Я точно не знаю, но скорее всего она за ними возвращается в тот перелесок. Иначе я бы больше находил.

Я вспомнил топот на лестнице и как там кто-то потянул меня за рюкзак. Может быть, то и была ведьма? Да ну, бред, откуда ей знать, что кукла у меня?! Хотя кому она ещё нужна… А кто тогда приходил ко мне ночью в лагерь, когда никакой куклы ещё не было?

– Слушай, а у этой Контуженой ноги большие?

– Не приглядывался. А что?

Я рассказал ему про след «ведьминого копыта» в лагере и в больнице. Рыжий крепко задумался. Минут пять в реку плевал с отрешённой физиономией и всё трогал шею. Я уже решил, что он забыл, но тут он очнулся:

– Знаешь, я что думаю? Жертвы проклятий становятся ближе к миру мёртвых. Могут слышать голоса или видеть что-нибудь странное. Мёртвые к ним тянутся, потому что уже держат за своих, понимаешь?

– Обнадёжил!

– Да ладно тебе! Сказал же, прикопаем, и забудешь… А мертвяки только в сказках страшные. В жизни – наоборот: могут, например, предупредить об опасности или даже спасти, если у тебя протекция хорошая.

– Чего?!

– Ну в семье ведь умирал кто-нибудь, правда? Бабушка там…

– Была бабушка! Только я её почти не помню…

– А она тебя помнит. И очень заботится, чтобы ты, балда, не лез, куда не надо, и не делал, чего не надо… Предупреждает, понимаешь?

– Что-то я её не видел.

– Вот дурной! Она что тебе, должна явиться и сказать прямым текстом?! Это просто, что ли, по-твоему?! Нет, дорогой, она предупредит так, как сочтёт возможным, с помощью знаков, знамений, просто попросит тех, кто умер где-то поблизости и недавно…

– Так следы-то откуда?

– Следы, может быть, и ведьмины. А вот то, что ты выходил и она тебя не застала…

– Понял-понял! Это