— Все там-с.

— Все, это кто же?

— Лев Наумович по приказу Корнея Аркадьевича всю обслугу отсюда туда переправил и первого повара. Я здесь с Мурзой остался, ну и девка в помощь.

— Значит, важная, говоришь, персона… Поёт?

Служивый пожал плечами и руки развёл.

— А сам Корней Аркадьевич небось с Задовым в карты режутся под её романсы или у них третий партнёр имеется? С собой-то знаменитость привезла кавалера?

— Про то не скажу… Кажись, при актрисе, кроме тех девиц, никого не наблюдалось… Виноват, не знаю.

— Хорошо, хорошо, — хмыкнул Турин, совсем поднимаясь и ставя чашку на стол. — Неси-ка, любезный, холодное. Пробил меня аппетит!

И он с предчувствием удовольствия потёр руки.

Турин дожёвывал кусок варёной севрюжатины, запивая белым вином, когда громко постучавшись, на порог ступил Рогожинский. Сзади его осторожно поддерживал официант.

— Явились не запылились, — не отрываясь от блюда, поднял глаза на Дилижанса Турин. — Ночи не хватает, днём гуляем. Это что ж такое с вами происходит, Корней Аркадьевич? — И он махнул рукой официанту, чтоб убирался. — Не узнаю, не узнаю, дорогой.

В расстёгнутой помятой тройке, на светлой ткани которой рдели свежие следы неряшливого застолья, с выпирающим животом и поблёскивающей испариной лысиной Рогожинский впечатлял. Изрядно пьян, он старался молодецки держаться на ногах, опираясь на трость и помогая себе второй рукой, в которой зажимал то, что когда-то называлось шляпой.

— Ухайдакал вас Григорий Иванович и, конечно, обчистил в карты, а? Угадал?

— Что карты? Шут с ними… Василий Евлампиевич, голубчик! — с чувством забормотал тот. — Прощения просим! Врасплох вы нас!..

— Ну-ну. Что уж там, — поднялся Турин навстречу и вовремя, так как, выкатив мутные глазки на лоб, толстяк бросился обниматься от большого удовольствия, так распиравшего его:

— Как есть не ждали! Но видели б вы!.. Слышали б вы!.. Каков голосок! Какая Мельпомена[44] нас посетила!

Споткнувшись, он бы упал, но вовремя подхваченный Туриным был благополучно размещён на диване.

— Вам судить, милейший, — сохраняя терпение, улыбался Турин. — Вы, так сказать, с малолетства музыкой баловались.

— В мире ничего подобного не слышал! — ахал тот, не успокаиваясь.

— Цыганка небось? — подзадорил Турин и отошёл, внимательно ловя каждое слово беспечного гуляки. — Откуда залететь к нам знаменитости?

— Цыганка?!.. Господь с вами, Василий Евлампиевич! Красавица, каких свет не видывал! Хотя, конечно, есть изъяны. Но как без них? Была б она так мудра, если б не возраст?..

— Ну вот и старуха к тому же! — нарочито грубо оборвал его Турин и совсем расхохотался.

— Ах, если и тридцать лет для вас старость!..

— Где тридцать, там и все сорок, женщины — мастерицы творить чудеса с лицом, да и со всем остальным. А глубже не удалось заглянуть? Что за красавица, раз кавалером не обзавелась?

Вопрос и вся неприятная тирада, казалось бы, застала Рогожинского врасплох, во всяком случае, замешательство изобразилось на его розовом полном лице, словно зеркало отражавшем всё, что творилось сейчас там, в его глубоких внутренностях, прячущих душу. Он как-то протрезвел вроде, руку сунул вполне осмысленно в карман, платок извлёк и начал старательно обтирать лысину в неожиданно постигшем его глубоком раздумье и затянувшейся паузе. Турин не спускал с него глаз. Однако не из тех был Корней Аркадьевич, чтобы долго пребывать загнанным в угол, он достаточно здраво поднял глаза на своего влиятельного допытчика, как-то игриво погрозил ему пальцем, но не произнёс ни слова. Меня, мол, так просто не возьмёшь.

— Что? — не отставал тот. — Что вы хотите сказать в оправдание?

— Большой вы шутник, Василий Евлампиевич, но уж совсем за дураков нас считать не следует.

— Не понимаю вас.

— Так и не понимаете?

— Да уж поясните, пожалуйста, вашу загадку.

— Нашу загадку? Это ваши загадки пришлось нам разгадывать с Григорием Ивановичем Задовым. Не кто иной, как Губин из вашей конторы собственной персоной привёз актрису в театр. Представил и в дальнейшем сопровождал. Неужели прошляпили бы мы такую жар-птицу?! Уж кому-нибудь из нас двоих, но она отдала бы ручку и сердце, пока гостила…

— Ничего не понимаю, — смутился, в свою очередь, Турин.

— Да что уж тут понимать! — с издёвкой покривился Рогожинский. — Не без вашего же или Петра Петровича Камытина ведома приставлен к нашей чаровнице этот держиморда Губин? Я, конечно, извиняюсь, хотя он и был всё время в гражданском костюме, но разило от него казёнными манерами за версту! Взять вот вас, Василий Евлампиевич… в мешковину, простите меня, наряди вас, но породу-то благородную никуда не деть. А Губин, извините, дубина стоеросовая, только и занимался, что компанию портил, никому к ней и пальцем не дал прикоснуться!..

— Что?! Губин был приставлен к певичке? Зачем?

— Это уж вам знать…

Рогожинский обиженно замолчал, но ненадолго его хватило.

— Ни нашим ни вашим. — Как ни был он пьян, а заметил растерянность Турина и посочувствовал: — Да полноте вам… Мы не в претензии. Надо — значит надо. Что поделать, пошаливают воришки. Без нашего ведома творят. А такую красу обидеть наглецов немало могло найтись, вздумай она вечерком прогуляться по набережной… Давайте-ка лучше выпьем с вами за её скорый отъезд.

— Как отъезд?

— Уезжает она сегодня вечером. А по скромности своей, вернее, по-моему разумению, из-за глубокой обиды на этого Губина, следившего за каждым её шагом наглей самого бесстыжего фискала, провожать себя всем отказала.

— Вот даже как! — не скрыл удивления Турин.

— Да уж! И согласитесь, есть причины для обиды у такой кроткой женщины! За кого её здесь приняли?.. Скандал да и только!

Турин промолчал, бровью не повёл, но Рогожинский сам смилостивился через минуту, губки надутые прибрал, слегка улыбнулся и доверительно подмигнул:

— Пообещала перед самым отъездом в театр к Задову заглянуть. Тайком от этого Губина. Одна. Девки её со всем скарбом на вокзал, а она к Грише. Упросил тот её спеть на прощанье.

— Вот как! — оживился Турин. — Значит, увижу и я её, если заглянуть позволите?

— Увидите, голубчик, увидите. Только, чур, я ничего вам не говорил, — совсем подобрел Рогожинский. — Мне бы вот самому успеть выспаться. Времени-то мало остаётся.

— Располагайтесь, — успокоил его Турин, — вам сам Бог велел за ваши мытарства.

— А вы уже засобирались?

— Так и мне привести себя в порядок не помешает. Может, удастся поправить настроение дамочке, раз такой урон причинён этим Губиным.