Что касается позиций, завоеванных итальянцами в области естественных наук, то нам следует сослаться на отдельные специальные исследования, из которых нам известна лишь, судя по всему, чрезвычайно поверхностная и впадающая в негативистский уклон работа Либри[569]. Борьба относительно приоритета в вопросах отдельных открытий затрагивает нас тем меньше, что мы придерживаемся той точки зрения, что во всякое время и в каждом культурном народе вполне возможно появление человека с весьма заурядной подготовкой, который, будучи побуждаем непреодолимым порывом, бросается в объятия эмпирической науке и благодаря природному дарованию демонстрирует поразительные успехи. Такими людьми были Герберт Реймсский{364} и Роджер Бэкон{365}; то, что они притом в полном объеме владели всем объемом знаний в своих областях, было просто необходимым следствием их целеустремленности. Ведь стоило только разорвать покров всеобщего заблуждения, вырваться из плена традиции и книг, преодолеть робость перед природой — и их взору открывались сотни и тысячи задач. Несколько иначе обстоит дело в том случае, если наблюдение природы и ее исследование присуще данному народу по преимуществу — и раньше, чем другим народам, где первопроходцу таким образом ничто не угрожает и ничто не обрекает на завесу молчания, но, напротив, он может рассчитывать на содействие со стороны родственных душ. То, что именно так и обстояло дело в Италии, можно считать точно удостоверенным[570]. Не без гордости итальянские естествоиспытатели отмечают в «Божественной комедии» указания и отзвуки естественнонаучных интересов Данте[571]. Мы не в состоянии судить относительно отдельных открытий или приоритетов на первое упоминание, которые приписываются ими Данте, однако всякому непосвященному бросается в глаза та полнота восприятия окружающего мира, о которой свидетельствуют дантовские образы и сравнения. Больше, чем всякий другой поэт Нового времени, заимствует он их у действительности, будь то природа или человеческая жизнь, и никогда не пользуется ими просто как украшениями, но всегда — для того, чтобы создать наиболее верное представление о том, что хочет сказать. В качестве профессионального ученого является он нам преимущественно в области астрономии, хотя не следует забывать о том, что многие места из бессмертной поэмы, представляющиеся нам теперь специально учеными, в те времена были понятны каждому. Отвлекаясь от своей учености, Данте адресуется именно к народной науке о небе, которую итальянцы, хотя бы в качестве мореплавателей, разделяли с людьми древности. Часы и календарь, распространившиеся в Новое время, сделали излишними эти сведения относительно восхода и захода созвездий, а с ними исчезло и все то, что пробуждало в народе интерес к астрономии. Теперь имеются учебники по астрономии, да и в гимназической программе она значится, так что любой ребенок знает, что Земля движется вокруг Солнца (чего, кстати, не знал Данте), однако живое участие уступило здесь место полнейшему равнодушию, если только не брать в расчет специалистов.

Что до той лженауки, которая также связана со звездами, то ее существование вовсе не является свидетельством против практической жилки итальянцев; можно сказать, что в данном случае эта последняя пересекалась со страстным желанием заглянуть в будущее и преодолевалась им. Впрочем, об астрологии мы еще упомянем ниже, когда речь пойдет о нравственном и религиозном характере нации.

Церковь почти всегда терпимо относилась как к этой, так и к другим лженаукам, да и против подлинного исследования природы она выступала лишь в тех случаях, когда в обвинении (будь оно правдивым или ложным) упоминались еще и еретичество с некромантией, что в те времена лежало недалеко одно от другого. Что нам в настоящий момент важно, так это установить, бывали ли случаи (и если да, то когда именно), что доминиканские (и, разумеется, также францисканские) инквизиторы в Италии сознавали ложность этих обвинений и тем не менее выносили обвинительный приговор, будь то из прислужничества перед врагами обвиняемого или потаенной вражды к естествоиспытательству как таковому и постановке экспериментов в особенности. Последнее, конечно, случалось, однако почти всегда остается недоказуемо. То, что спровоцировало такие преследования на Севере, а именно сопротивление принятой схоластиками официальной системы науки о природе всему новому как таковому, в Италии встречается куда реже или вообще отсутствует. Пьетро из Абано (в начале XIV в.) пал, как известно, жертвой профессиональной зависти другого врача, обвинившего его перед инквизицией в ереси и колдовстве[572]. В случае его падуанского современника Джованнино Сангиначчи также возможно подозревать нечто подобное, поскольку он был новатором именно в области медицины; этот последний, впрочем, отделался простым изгнанием. Наконец, не следует упускать из виду и то, что мощь доминиканцев, именно в качестве инквизиторов, могла реализовываться в Италии в сравнительно меньшем масштабе, чем то было на Севере: как тираны, так и свободные государства в некоторых случаях демонстрировали по отношению к церковникам такое презрение, что без последствий оставались вещи куда более серьезные, чем просто изучение природы. Однако когда античность выступила на первый план в XV в., уже проделанные в старой системе бреши сыграли на руку светским исследованиям всякого рода, притом что гуманизм привлек к себе лучшие, силы, чем, разумеется, нанес ущерб практическому естествознанию[573]. Здесь и там на сцену между тем выступает инквизиция и наказывает либо сжигает врачей как грешников и некромантов, причем всякий раз бывает невозможно определить, каков был истинный, наиболее глубинный повод для приговора. Но как бы то ни было, к концу XV столетия Италия в лице Паоло Тосканелли, Луки Пачоли и Леонардо да Винчи вне всякого сомнения предстает перед нами в области математики и естествознания первой нацией Европы, и ученые всех стран, в том числе Региомонтан{366} и Коперник, свидетельствуют о том, что являются их учениками. Слава эта пережила даже Контрреформацию, и до сих пор итальянцы все еще находились бы здесь в первых рядах, когда бы не была проявлена насильственная забота о том, чтобы живые умы и планомерные исследования более не сходились в Италии воедино.

Важный признак всеобщего распространения интереса к естественным наукам можно усматривать также в рано проявившейся страсти к собирательству, сравнительному рассмотрению растений и животных. Италия гордится появившимися здесь раньше, чем где-либо еще, ботаническими садами, однако возможно, что это объяснялось прежде всего практическими целями, да и сам итальянский приоритет на это находится под вопросом. Куда важнее то, что при основании своих увеселительных садов правители и состоятельные частные лица как бы сами собой впадали в собирательство как можно большего количества разных растений, их различных видов и разновидностей. Так, великолепный сад принадлежавшей Медичи виллы Кареджи с имевшимися здесь бесчисленными видами