Приблизительно в то же время Юити доставили объемистое письмо от госпожи Кабураги с обратным адресом того самого женского монастыря.

В письме говорилось, что вид столь пугающей и откровенной сцены ослабил её желание жить. Та сцена, столь отвратительная для постороннего взгляда, не только заставила её дрожать от страха и унижения, к тому же дала ей почувствовать, что она не имеет абсолютно никакого права вмешиваться в дела других людей. Госпожа Кабураги уже привыкла к чуждому условностей образу жизни. Она легко скользила по поверхности бездны, а на этот раз, наконец, заглянула в нее. Ноги у псе отнялись, она не могла идти. Госпожа Кабураги замыслила самоубийство.

Она направилась в окрестности Киото. Для цветения сакуры было слишком рано. Госпожа Кабураги совершила продолжительную прогулку в одиночестве. Она с удовольствием смотрела на заросли высокого бамбука[97], шелестящие на весеннем ветру.

«Как тщеславен, как суетлив этот бамбук в своем величии! – думала она. – И какой тут покой!»

Величайшее проявление её горя состояло в убеждении, что если она собирается умереть, то не должна слишком много думать о том, как это быть мертвой. Когда люди делают это, они отвергают смерть, потому что самоубийство – будь оно возвышенным или непритязательным – есть скорее убийство мысли. В общем, не бывает самоубийства, когда самоубийца слишком долго раздумывает.

Если случится так, что она не сможет умереть – её мысли приняли противоположное направление, – объяснить это можно одной причиной. То, что однажды заставило её желать смерти, теперь становилось, по-видимому, единственным, что поддерживало в ней жизнь. Уродство его поступка прельщала её сейчас гораздо сильнее, чем красота Юити. В результате она спокойно пришла к заключению, что нет большего родства умов, чем в этом абсолютном, неоспоримом унижении, которое заключалось в сходности их чувств, когда она увидела его, а он дал ей увидеть себя.

Было ли уродство этого поступка его слабым местом? Нет. Нельзя думать, что женщина, такая как госпожа Кабураги, любила слабость. То, что он имеет над ней власть и может оказывать на неё давление, было не чем иным, как вызовом её чувствам. То, что сначала казалось делом её чувств, после различных суровых испытаний стало проблемой её воли. «В моей любви нет ни крупицы доброты», – некстати думала она. Чем чудовищней казался Юити, тем больше оснований у неё было любить его.

Прочитав следующую страницу, Юити горько улыбнулся. «Какая наивность! Доказывая мою красоту, она всем своим чистым сердцем старается теперь превзойти меня в грязных поступках», – говорил он себе.

Нигде, кроме как в этом признании распутницы, страсть госпожи Кабураги никогда не приближалась так близко к материнской любви. Пытаясь сравняться в греховности с Юити, госпожа Кабураги разоблачала свои собственные грехи. Чтобы подняться до высот аморальности Юити, она старательно демонстрировала собственную аморальность. Госпожа Кабураги предъявляла доказательства, показывающие, что они с ним кровные родственники. Она была как мать, с радостью принимающая вину сына на себя, чтобы защитить его. Она предъявляла собственные дурные поступки. Могла ли она предсказать, что столь решительное обнажение собственной души, изображающее её совершенно не достойной любви, явится единственным средством, с помощью которого она может стать любимой? Зачастую движимая жестокостью по отношению к своей невестке, свекровь в отчаянном порыве старается сделаться в глазах сына, который и так уже не любит её, менее достойной его любви.

Перед войной госпожа Кабураги была одной из многих высокородных дам, немного неразборчивой, но гораздо чище, чем думали о ней люди. Когда её муж познакомился с Джеки и тихо погрузился в дела этой улицы и начал пренебрегать своими супружескими обязанностями, она приняла такое положение дел, которое, казалось, не совсем отличалось от отношений нормальной супружеской пары. Война спасла их от скуки. Кроме того, у них не было детей, которые связали бы их по рукам и ногам.

Стало ясно, что муж не только признает её своеволие, но на самом деле подстрекает к нему. Тем не менее госпожа Кабураги не нашла радости в двух-трех случайных любовных интрижках, которые завела. Она не вкусила новизны. Она стала считать себя безразличной, и тогда невыносимое отношение к ней мужа стало источником её раздражения. Он расспросил её об этом, пункт за пунктом, и пришёл к выводу, что безразличие, которое он так долго взращивал в ней, нисколько не изменилось, и возрадовался. Не было более убедительного свидетельства целомудрия, чем это каменное безразличие.

В то время у неё не было недостатка в поклонниках. Это были господа среднего возраста, представители деловых, артистических кругов, представители младшего поколения – как смешно звучит эта фраза! – словно образчики женщин в борделе. Все они вели праздный образ жизни в разгар войны, жизнь без завтрашнего дня.

Однажды летом в отель «Вершины Сига» доставили телеграмму, сообщающую, что одному из её воздыхателей пришла повестка. За ночь до его отъезда госпожа Кабураги отдала этому юноше то, чего не добились от неё другие. И не потому, что полюбила его. В то время она понимала, что молодому человеку нужна не какая-то определенная женщина, а женщина вообще. У неё хватило самоуверенности сыграть роль такой женщины.

Юноша должен был уезжать утром, на первом автобусе. Они поднялись на рассвете. Юноша был удивлен, когда увидел, как эта женщина с деловым видом укладывает его сумки. «Никогда не видел, чтобы она вела себя как простая домохозяйка, – подумал он. – Как я изменил её за одну только ночь! Покорив женщину, какое чувство получаешь взамен!»

Не стоит принимать слишком серьезно чувства мужчины в день призыва на военную службу. Обманутый сентиментальностью и состраданием, уверенный в том, что все сойдет ему с рук, он чувствовал, что ему простят любую глупость. Юноши, которые оказываются в этом положении, более самодовольны, чем мужчины средних лет.

Вошла горничная с кофе. Госпожа Кабураги отвела глаза, когда увидела слишком щедрые чаевые, которые дал молодой человек.

Затем юноша сказал ей:

– О, я совсем забыл, мадам, попросить фото.

– Какое еще фото?

– Твоё, дорогая.

– Зачем?

– Чтобы взять его с собой на фронт.

Госпожа Кабураги рассмеялась смехом, близким к истерическому. Смеясь, она открыла французское окно. Рассветный туман клубами ворвался в комнату.

Будущий солдат поднял воротник своей пижамы и чихнул.

– Холодно. Закрой окно.

Командный тон, за которым он прятал чувство обиды, расстроил госпожу Кабураги.

– Если ты мерзнешь от открытого окна, что будет с тобой в окопах! – сказала она. Она заставила его одеться и выставила за дверь. Никакого фото он не получил.

Готовый расплакаться юноша не получил даже прощального поцелуя, которого попросил у этой так внезапно ставшей раздражительной дамы.