– Да, я слышал. Включил слуховой аппарат как раз во время речи Элли. Можно мне называть вас Элли?

– Да, конечно, – отвечает она.

Макс берет три бокала шампанского. Они стоят в неловкой тишине среди движения людей.

Макс произносит тост:

– За голландок семнадцатого века.

– За них! – говорит Марти.

Они чокаются и выпивают.

– Мистер де Гроот владеет выдающейся коллекцией фламандских и голландских мастеров. Элли, ваше задание на сегодняшний вечер – уговорить его оставить нам то, на что не польстился Метрополитен-музей.

– Не хочется подбирать крошки с чужого стола, – говорит Элли. – Я бы лучше уговорила его оставить то, на что Метрополитен давно точит зубы.

Марти теребит пуговицу смокинга. Ногти у него по-прежнему наманикюренные и белые.

– Метрополитен травит меня медленным ядом и отряжает лазутчиков следить за моим тающим здоровьем. Готовы ли вы на такой кураторский шпионаж?

– Мы постараемся, – отвечает Макс чуть неуверенно. Кто-то в толпе зовет его взглядом. – Надеюсь, вы меня извините, но мне нужно в галерею, провести экскурсию для спонсоров и журналистов. Марти, оставляю вас в надежных руках Элли.

Они вдвоем провожают его взглядом.

Десять секунд тишины. Скрип туфель на паркете.

Марти складывает руки, так что бокал торчит в сгибе локтя, видны запонки с золотой львиной головой. Элли отмечает, что он пользуется все тем же одеколоном – альпийско-цитрусовой телеграммой из пятьдесят восьмого. Он мягко покачивается на пятках, собирается что-то сказать, но не говорит, а смотрит в толпу. Элли отступает на шаг, поворачивается к столу с шампанским.

Тихим, ровном голосом Марти произносит:

– Я приехал не разрушить вашу жизнь. Вы должны были понять это с самого начала.

Она молчит.

Он выдувает воздух через сжатые губы, как будто хочет присвистнуть.

– Откуда вы знаете, что не разрушили мою жизнь сорок лет назад? – спрашивает Элли.

– Судя по тому, что я вижу, вы ни разу не обернулись.

– Я оборачивалась, поверьте.

– Значит, в этом мы с вами похожи.

Элли оглядывает посетителей вернисажа, которым бесплатная еда и шампанское интереснее целой галереи барочных голландских художниц.

– Мы можем где-нибудь поговорить с глазу на глаз? И еще мне очень нужны аспирин и пластырь.

Элли сразу чувствует себя на коне – и то и другое есть у нее в сумке. Какой-то барьер падает, и она уже не сдерживает свою речь. Громче, чем намеревалась, она спрашивает:

– Как такое может быть, что вы до сих пор живы?

Он не вздрагивает, а подается вперед, довольный собственной реакцией. Теперь это другой Марти до Гроот, тот, у которого карманы жилета набиты остроумными ответами и шуточками, словно тысячами полосок цветной бумаги.

– Главным образом пшеничные ростки и бетаблокаторы, – говорит он. – Чудодейственное сочетание. Не будь Рузвельт так измучен стенокардией, Сталин, возможно, не получил бы в Ялте Восточную Европу. Вы когда-нибудь об этом думали?

Ее бесят его слова.

– Нет, не думала. Ни разу в жизни.

– Говорят, сожаления съедают человека заживо, – тихо говорит Марти, затем смотрит на свои руки. – А на самом деле они поддерживают в человеке жизнь. Дают что-то, от чего отталкиваться. Поэтому я здесь. Чтобы попросить прощения. Я очень дурно с вами поступил и ни о чем другом никогда так не жалел. Я ждал знака, какого-то предлога вас увидеть. Потом мне позвонили из музея…

Он все так же смотрит на свои руки, как будто прошлое льется через его пальцы. Глаза по-прежнему темны и печальны, во всяком случае, когда он не острит. Элли вспоминается внезапная задумчивость, тишина за его дерзкой вальяжностью. Он говорит:

– И еще я думал, вам захочется увидеть картину. Вы знаете ее лучше меня.

До Элли внезапно доходит: Марти до сих пор не в курсе, что на выставку привезли фальшивку. Рассказать ему мог только Макс, а тот, видимо, предпочел не распространяться о неловкой ситуации, в которую попал музей. Элли долго слушала, как Макс вещает про свою пенсию и научное наследие, потом все же убедила его поручить ей возврат подделки в Лейден. Наврала, будто ей нужно провести в Нидерландах какие-то исследования. Сейчас картина в подвальном хранилище, утром ее будут упаковывать. Однако Элли была уверена, что Макс шепнул Марти, в какой переплет они угодили с лейденской картиной. «Переплет» – ровно то слово, которое употребил бы Макс. Но, судя по лицу Марти, он счастливо не подозревает, что его картина и ее дубликат привели к развилке жизнь и карьеру Элли.

– Вы дадите мне шанс объясниться? Можем мы куда-нибудь пойти? – говорит Марти. Он приподнимает штанину и показывает темное пятно на носке. – По милости этих мудацких итальянских туфель из меня вытек галлон крови. Из дерева они, что ли?

– Не староваты ли вы употреблять такие слова?

Он только отмахивается, продолжая смотреть на свои ноги.

– Идите за мной, – говорит Элли.

Она ведет его к лифту, и они спускаются в упаковочный отдел. Элли знает, что у Кью в кабинете есть профессиональная аптечка. Загораются лампы дневного света, и Марти мягко опускается на вращающийся стул. Элли не желает лечить его раны, так что просто дает ему пластырь и панадол. Она стоит, скрестив руки на груди, покуда он со вздохом осторожно снимает одну туфлю и носок. Окровавленная пятка выглядит так, будто ее ободрали теркой, и Элли невольно кривится.

– Пластырь не клеится, – говорит Марти. Голос детский: жалобный и капризный.

Элли выходит из кабинета, приносит из кухоньки упаковщиков бумажные полотенца. Отдает их Марти, находит в аптечке гель с антибиотиком. Несколько минут она смотрит, как он прикладывает полотенце к истекающей кровью пятке, потом сдается и садится рядом на корточки. Удивительно, но пахнет от него не старостью. Это запах прогулки в лесу, мятных леденцов, одеколона и винтажного саквояжа. Он ее озадачивает.

– Дайте мне, – нетерпеливо говорит Элли.

Она промакивает кровь, наносит тонкий слой прозрачного геля, мягко втирает сразу покрасневшую мазь. Кожа на стопе у Марти белая и как будто не затронута восемью десятилетиями хождения по планете. Ни мозолей, ни уродливых ногтей. Элли всегда думала, что изуродованные ноги и ортопедическая обувь – неизбежные спутники старости. Может, именно это и дает жизнь в коконе – ноги без возраста. С досадой Элли возвращается к аптечке и вскрывает пачку бинта. Прикладывает бинт к пятке, приклеивает пластырем.

– Теперь снимайте другую туфлю и носок. Должна признать, меня не пугает вид вашей крови.

Он улыбается – Элли чувствует это по его телу, хотя и не видит лица. Она повторяет процедуру со второй пяткой.