— Гессайлаховы дети, как больно! Что это было?

— Ах, как некрас-с-сиво ругаться молодой девушке! — раздался голос змеи.

Но по ее тону Иллиана вдруг поняла, что та над ней смеётся.

— Это нечестно, — обиженно проговорила она. — Ты видишь в темноте!

— Ага, — ответила Шелиссхелисса. — А ты с-с-споткнулас-с-сь о швабру.

— Швабру? Мы в чулане? — не поняла Иллиана, ощупывая узкие стены.

И правда, судя по громкому звуку, внизу ещё стояло ведро.

— Да. За ненадобнос-с-стью эти проходы перекрыли. Затем они с-с-стали ис-с-спользоваться для нужд прис-с-слуги. Однако я-то знаю, что здес-с-сь рядом ещё одна дверь…

Через несколько мгновений что-то скрипнуло, и девушка ощутила на коже дуновение свежего ветра.

— Поворачивай налево вдоль с-с-стены, — говорила змея, и ее голос начал удаляться.

Иллиана испуганно шагнула вперёд, ощупывая левую часть чулана, и вскоре обнаружила темный проход. Нырнула туда следом за змеёй, двигаясь лишь на ощупь.

Здесь было очень тихо, но звуки шагов усиливались, резонируя от каменных стен. Акустика помещения говорила о том, что коридор выдолблен едва ли не в скале. А еще он явно очень длинный.

Однако уже через пару минут вдали послышались голоса и стал виден неяркий свет, сочащийся из щелей.

Напротив одного такого луча застыла Шелиссхелисса. В тусклом свете блеснула зеленая чешуя.

— Говори очень тихо и с-с-слушай, — шепнула рептилия, заглядывая в отверстие. — Твой царевич по другую с-с-сторону этой двери.

Иллиана задержала дыхание и прислушалась, склонив голову к узкой полоске света.

— Если ты не ответишь сам, тебя будут пытать, — раздался голос, заставивший девушку вздрогнуть.

Это был Торриен. Перепутать невозможно. Но сейчас его привычно мягкий, почти бархатный тембр изменился. Стал жёстким и холодным. В нем не было злобы или ненависти, однако сталь, звучащая в нем, пробирала до костей.

— Отвечай, когда к тебе обращается шерисмирай! — рявкнули поблизости, а затем послышался звук удара. Кто-то резко выдохнул, будто удар пришелся в живот, но стонов боли не прозвучало.

Иллиана стиснула зубы, пытаясь подглядеть в узкую щель в стене. Снова вернулось липкое ощущение какого-то предчувствия или причастности. Девушке ужасно хотелось увидеть узника в камере. Сердце стучало гулко и нервно, словно то, что сейчас происходило в паре метров за толщей камня, касалось ее лично.

Но, к сожалению, совершенно ничего не было видно.

— Вы и так будете меня пытать, чтобы узнать, не лгу ли я. Так зачем мне что-то говорить? — раздался дерзкий ответ, от которого все внутри Иллианы покрылось коркой льда.

Этот голос она тоже узнала.

Сперва ей показалось, что она ошиблась, что такого просто не может быть. Но затем узник снова заговорил, и все встало на свои места.

— Я повторяю, что не собирался проникать на территорию дворца. Я просто хотел посмотреть город.

Да, ошибки быть не могло. За стеной в камере сидел Фендор. Ее старый друг.

Но что он там забыл? Как оказался в клетке мираев? Ведь законы нагов очень жестоки к тем, кто оказывается в Верхней Шейсаре без разрешения. И Фендору это прекрасно известно.

— Тогда как ты оказался за вторым кругом царских садов? И как ты прошел охрану у городских ворот?

Этот голос Иллиане был незнаком. Видимо, он принадлежал тюремщику или стражнику. И его тембр был гораздо злее, чем у Торриена.

— Я показал чужой пропуск, — легко ответил Фендор, и Иллиана поняла, что он лжет.

Она всегда знала, когда друг говорил неправду. Сказывалось многолетнее общение.

Девушка закатила глаза, силясь не стукнуть себя по лбу. Фендор частенько любил выкинуть какой-нибудь глупый и опасный фокус. Например, прыгнуть с утеса в море, не разведав дно, только для того, чтобы покрасоваться. Или выбежать наперерез мчащей карете, чтобы доказать, что не боится. А то и вовсе залезть на крышу дома старосты города и на спор украсть оттуда флюгер.

Но сегодняшняя выходка перещеголяла все предыдущие.

— И где же сейчас пропуск, который ты показал на входе в Верхнюю Шейсару? — спросил все тот же неизвестный мужчина.

— Потерял, — ничуть не задумываясь, выдал Фендор новую порцию сомнительной хитрости.

— Это ложь, — обманчиво мягко ответил Торриен.

И снова мурашки пробежали по спине Иллианы. Спокойствие царевича сейчас пугало ее гораздо больше, чем ярость и гнев его спутника, ведущего допрос.

— Признавайся, ты хотел убить царя? — рявкнул неизвестный мирай. Его голос отразился от камня клетки, проник в узкую щель и ударил в уши Иллиане.

Девушка вздрогнула. По такому обвинению Фендору просто отрубят голову.

— Нет! — громко и четко ответил парень, и наконец-то в его голосе проскользнули ноты страха. Будто до него начало доходить, что подобные обвинения грозят ему смертной казнью без разбирательств. — Я просто гулял! Хотел взглянуть на дворец!

— Опять ложь, — отрезал царевич. — Если бы ты просто гулял, то не пересекал бы раз за разом несколько закрытых постов охраны.

Пара бесконечных секунд прошли в тишине, словно обе стороны смотрели друг на друга и думали, как дальше поступить.

А затем неизвестный охранник спросил:

— Что изволите приказывать, шерисмирай?

Снова тишина.

— Зови мастера пыток, — холодно ответил Торриен. — Узник во всем признается.

Иллиану прошиб холодный пот.

В следующий миг дверь камеры скрипнула. Дважды. Затем раздался хруст поворачиваемого замка, и с другой стороны стены опустилась тишина.

Несколько мгновений Иллиана прислушивалась, а затем шепнула змее:

— Все ушли?

Изумрудка приблизила голову к щели, отчего оранжевый свет позолотил ее морду. Высунула и тут же вновь убрала крохотный язык.

— Похоже на то. Тиш-ш-шина. Никого нет. Лиш-ш-шь один заключенный.

Иллиана тут же отошла на полшага назад и стала ощупывать стену.

— Что ты делаеш-ш-шь? — прошипела Шелиссхелисса.

— Ищу какой-нибудь рычаг, пока никто не пришел. Это же дверь, правильно? Щели в стене — от двери. Значит, ее можно открыть.

Кровь в венах девушки бурлила, кипела. В висках и горле так громко стучал пульс, что было трудно вздохнуть.

Она старалась не задумываться над тем, что делает. Ведь стоило только на секунду остановиться, как вся решимость исчезнет. Растает, как туман поутру.

Мираев следовало бояться, и Иллиана боялась. Но также она совсем не хотела, чтобы ее друга пытали. Или еще хуже — казнили.