– Моя мать так ничего и не подписала. Просто комедия… да, ты можешь благодарить судьбу за то, что у тебя нормальные родители. Лучше быть дочерью простого владельца бакалейной лавки, чем… Чем ты занималась весь день? Прежде чем ответить, подожди минутку. Сначала я должен смыть все это…

Но пошел я не в ванную, а в кухню. Еще большее количество страниц валялось на обеденном столе. Грязные тарелки, оставшиеся после завтрака, высились в мойке и рядом с ней. Смятые ее сильной рукой страницы, зачеркнутые слова, строчки… много свободного места. Я вгляделся – что-то о молодой женщине с детской коляской…

– Немедленно прекрати… – шипящим голосом произносит она за моей спиной. – Отправляйся в ванную. У тебя такой вид, словно ты весь день провалялся в сточной канаве.

– А что делала ты весь день? Где ты была?

– Там же, где сейчас. Здесь. Дома.

– Ты хотела зайти в банк. Зашла? Ты должна была снять со счета немного денег. И?

– Нет.

– Тогда чем же ты весь день занималась?

– Сидела дома. Я написала рассказ… полностью… одним разом. Была совершенно одна. И мне это понравилось – быть одной. Для разнообразия… без тебя.

Я продолжаю собирать посуду – тарелки и чашки, столовое серебро…

– Брось все это. И иди умойся, – она почти что кричит на меня. – Ты похож на кучу дерьма… от тебя разит!

Я оставляю в покое бардак на столе и с остатками достоинства шествую в спальню. Еще больше листов разбросано по всей кровати. Верхняя одежда – ее, моя – брошена как попало на все стулья – похоже, что ей понадобилось высвободить весь платяной шкаф. Она следует за мной – бесшумно, осторожно, стараясь не подходить слишком близко, глаза ее широко раскрыты. Некоторое время я довольно бессмысленно топчусь в спальне. На ночном столике лежит открытая книга по истории на английском языке, которую я читал этим утром. Портреты юных русских революционеров в галстуках и жестких стоячих воротничках, фотография царя при всех его воинских орденах и регалиях, изображения дам в длинных вечерних платьях – с датами рождения и смерти под каждым из них. Серьезное лицо Веры Засулич – глубоко посаженные глаза ее светятся и смотрят прямо на меня, от чего по спине у меня пробегает мороз.

Я отправляюсь в гардероб и начинаю наводить в нем порядок, вынимая из шкафа пустые вешалки.

– Брось это! – вскрикивает она за моей спиной. – Иди и умойся, наконец! Ты даже не представляешь, на что ты сейчас похож…

Что-то изменилось сегодня. Что-то, что никогда больше не станет прежним.

– Цви? Цви? Это ты, Цви? Цви?

– Кто там?

– Это я, Рафаэль. Цви!

– Кто?

– Рафаэль? Посмотри в щелку.

– Это ты, Цви…

– А ты что думал?

– Сейчас около двух… Я боялся, что это твой отец. Ты сердишься?

– Нет. Как ты здесь очутился?

– Случайно. Проходил мимо. А ты и вправду спал?

– Да. Почти. Но ты своим грохотом разбудил меня.

– Прости. Не говори так. Грохот? Я тихонько постучал. Словно птичка.

– Словно кувалдой…

– О, дорогой! Прости меня. Мне показалось, что у тебя горит свет.

– Тебе показалось.

– Но разве в кухне не горел свет? Нет? Но я видел с улицы, что в кухне горит свет. Уверен. Совершенно уверен. Свет горел. Минимум полчаса. И тогда я решился постучать. Но и на самом деле – легко. Как птичка.

– Света не было.

– Ты уверен?

– Уверен. Я сам его выключал.

– Может быть, твой отец снова включил его?

– Отец давно уже спит. И не вставал…

– Но я не мог ошибиться. Не может такого быть. Может быть, у вас живет какой-нибудь мышонок и он то зажигает, то выключает свет. Не смейся. Однажды в доме моей тетки в Иерусалиме мышонок поселился в распределительной коробке, и каждый раз, когда ему куда-нибудь было нужно, он или включал, или выключал свет.

– Поздновато для шуток.

– А я не шучу. Абсолютно серьезно. Ведь дом сходил с ума, пока не пришел дежурный электрик с проверкой и не поймал его. Ну ладно… Я ухожу, ухожу. Я вижу, ты действительно спал. Мне страшно жаль, что я тебя разбудил. Но как ты расслышал мой стук? Значит, у тебя такой чуткий сон? Клянусь, я не стучал даже… скорее я просто дотронулся до двери, как…

– Зайди…

– А? Ты уверен? Ну, разве что на минутку. На самом деле. На минутку, не больше. Спасибо.

Не могу объяснить. Сам не понимаю, как это случилось. Не мог уснуть… глаз не мог сомкнуть. И пошел бродить по улицам… часа два, не меньше.

– Сам удивляюсь…

– На кухню? Почему на кухне? Возвращайся в постель, а я посижу возле тебя, так что – в постель! Немедленно. А я посижу рядышком, а потом уйду.

– Ты прав. Просто у меня такой голос. Я буду говорить шепотом. Мне ужасно неудобно. Я совершенно забыл о нем.

– Тогда нам лучше устроиться в кухне и закрыть дверь.

– Ну так?..

– Я сам не знаю…

– И все ж?

– Никаких видимых причин. Не могу объяснить. Все время ужасно нервничаю. Полная развалина. Иду ко дну. Просто жизнь развалилась на куски. Разве не говорил я тебе, что ты перевернул во мне все вверх дном? Превратил меня в фарш. Но я еще жив. Я выжил… выжил… Но можешь мне поверить, от всего этого мне не оправиться.

– Нет…

– Да.

– Да.

– Возможно.

– И это – тоже.

– Ты прав. Тут не сомнений – ты прав. Но лучше бы тебе не напоминать мне об этом. Я выживу.

– Чай? Нет, нет, не беспокойся. И отправляйся в постель. Ты и так уже наполовину уснул. А я отправлюсь дальше…

– Ты уверен?

– Ты на самом деле так чувствуешь? И хочешь?..

– Только если и ты хочешь тоже. Я заметил за тобой привычку пить чай по ночам. Пользуешься любым предлогом, чтобы выпить чаю. Может быть, ты унаследовал эту привычку от твоих российских предков, которые всегда готовы были посидеть за самоваром.

– Что? Верно. Для нас чай является чем-то вроде лекарства. Которое следует принимать при простуде. Может, ты хочешь?..

– Нет, нет. Чай – это то, что надо. В любом случае – только чай. Именно чаю я сейчас хочу больше всего.

– Нет, нет. Честно. Именно чай. Потому что я уже заболел.