покидать пределы гностической сферы хеймармене, или Необходимости, упраздняя несущие несвободу и смерть законы земного притяжения (3: 62). Он способен освободить команду и пассажиров корабля из тюрьмы законов материального мира и перенести их в сферы, где совершенный баланс энергий создает вечное жизненное равновесие (противопоставленное застою вечной повторяемости) и, следовательно, бессмертие. Космический корабль Триродова представляет собой полный триумф созидательной воли над «чарами смерти» («Навьи чары» — такое название первоначально планировал Сологуб для всей трилогии), победу бессмертной свободы над смертоносной необходимостью.

Федоров полагал, что древнеславянское слово навь (труп, мертвец) и греческое слово наос (лодка) происходят от одного корня. Лодки в Древней Греции и других приморских странах использовались для перевозки мертвых к их последнему месту упокоения. Путешествия, предпринятые мореплавателями этих стран в надежде открыть новые земли, можно рассматривать, по мнению Федорова, как попытку проследовать по стопам умерших предков с конечной целью спасти их [НФ 1: 103]. Если Сологубу было известно об этих предполагаемых этимологических связях или доводилось читать этот проникнутый поэзией фрагмент «Философии общего дела», его движущийся Эдем можно рассматривать как новый «корабль жизни», пришедший на смену древней лодке смерти.

Хотя космический корабль Триродова способен достичь сфер совершенной гармонии, царства Света и вечного существования (плеромы), его создатель все же не отправляется в космический полет. Он предпочитает сначала преобразовать земную реальность, начать осуществление своих грандиозных планов по спасению родной Земли. Преобразование должно начаться здесь, на Земле, и постепенно охватить космические сферы. Триродов одно время подумывает о покорении Луны, царства грез и родины Лилит, но решается начать с Земли, хотя он уже размышлял о том, как создать на Луне атмосферу, нужную человеку в его теперешнем облике. Однако он останавливается на преобразовании прозаической Земли, намереваясь когда-нибудь соединить ее с поэтической Луной. Он верит, что в будущем не только Земля и Луна, но весь созданный Демиургом космос сольется с Люциферовой бесконечной Вселенной света. Настанет день, когда астрономия и архитектура, в федоровском понимании этих терминов, сольются в небесном храме вечной гармонии — и Вселенная станет Сотворенной Легендой.

Глава 8

Александр Блок. «Двенадцать»

Вот он — Христос — в цепях и розах…

А. Блок

В последнем крупном произведении А. А. Блока, поэме «Двенадцать» (1918), этом противоречивом гимне Октябрьской революции 1917 года, как почти всегда в поэзии Блока, противопоставлены обыденное и подлинное, realia и realiora[129]. Но в «Двенадцати» эти противоположности синтезируются или, по крайней мере, приближены к возможности синтеза[130].

В знаменитом стихотворении «Незнакомка» (1907) реальное полностью сливается с идеальным, но только в затуманенном алкоголем воображении поэта и только пока длится опьянение. При этом, хотя поэт и проникает в иной мир через «темную вуаль», отделяющую его от нашего, воображаемый синтез происходит на «дальнем берегу» — в мире, отстоящем далеко от здешнего и теперешнего. Но в «Двенадцати» соединение двух планов бытия может произойти в любой момент, и не только поэт, но и народ может стать частью «реалиора» благодаря недавним историческим событиям. Октябрьская революция перебросила мост между двумя реальностями. Это обстоятельство позволяет двенадцати апостолам-красногвардейцам поэмы, в свою очередь, сыграть роль мостов к новому человечеству. Стало реальным и появление Христа, подлинного сверхчеловека и победителя смерти, как его называл Соловьев. Но в снежных вьюгах финала поэмы скрывается, быть может, не только соловьевский, но и горьковский богостроительский и ницшеанский Христос — человекобог, «построенный» людьми, и «танцующий, увенчанный розами» сверхчеловек. Блок, как уже говорилось в главе 6, положительно относился к «Исповеди» Горького и, по крайней мере в определенные периоды, к ее автору и его единомышленникам. А ницшеанский дионисизм появился в поэзии Блока еще во время «Снежной маски» (1907).

В отличие от Незнакомки, появившейся «на дальнем берегу», Христос пришел «оттуда», чтобы проявить себя в этом мире. Он — Тот, кто призван вести человечество от убогой реальности через бездну революционного «апокалипсиса» к волшебным далям realiora. Он совершил переход с того берега на этот, чтобы указать путь. Посланник гнозиса, несущий добрую весть о том, что люди станут «как боги», он шествует в царство realiora, увлекая за собой в область Света своих пока еще темных и грубых мужиков-апостолов.

Блок хорошо понимал, что его поэма не свободна от теологической двусмысленности: он, по собственным словам, «к сожалению» назвал «идущего впереди» апостолов-красногвардейцев «Христом», а не другим именем (3:628–629), то есть Антихристом. Очевидно, он не мог полностью отказаться от старой шкалы ценностей, несмотря содержащуюся в поэме радикальную «переоценку ценностей», которую он позже сформулировал в статье «Крушение гуманизма» (1919, опубл, в 1921 году). Кем бы в конкретном идеологическом смысле ни был Предводитель Двенадцати с его гностической аурой, старообрядческим именем (Исус, а не Иисус) и римско-католическим (розенкрейцеровским?) «белым венчиком из роз», — это Спаситель, показывающий дорогу «вперед и выше», пусть не совсем в духе богостроительства, но все же предполагая некое богоподобие народа-творца (в лице красногвардейцев-апостолов).

Блоковский Исус Христос обещает своему народу и своей стране (как тютчевский Христос, он избрал «своим» пространством Россию), что переход в иное онтологическое измерение возможен сейчас и «здесь», в России, так как «апокалипсис наших дней» в виде Октябрьской революции произошел именно в ней. В результате три негативных аспекта программы спасения уже утратили свою силу, а позитивные начали воплощаться в жизнь. В описываемом в поэме Петрограде 1918 года Старый мир если и не уничтожен, то все же безвозвратно разрушен вместе с его марионеточными «столпами общества», в том числе с главной марионеткой — царем, этим «мини-Демиургом». На смену традиционному христианскому смирению и жалости даже к «самым малым» прежнего мира пришли чувство человеческого достоинства, самоуважения и доверия к собственной силе. Ведь одержана большая победа: люди плоти — «мещане» всех классов и «буржуи» — потеряли власть и общественное значение, а «людей души» или перевоспитывают, или уничтожают. Правда, и в лагере победителей есть те, кому нелегко дается уничтожение Старого мира. К ним принадлежит красногвардеец Петруха — его слабость в том, что он страстно любит «недостойную» Катю, плоть от плоти Старого мира, и, может быть, любит ее даже больше, чем великую революцию. Его перевоспитанию и преображению посвящен сюжет поэмы. Товарищи Петрухи, кажется, уже поняли истину Нового мира и играют по отношению к нему роль учителей. Зная или, по крайней мере, «чуя», что они служат «мостами» к сверхчеловечеству, товарищи Петрухи убеждают его на своем языке, что все «древнее прошло» (2 Кор. 5: 17) и что он, несмотря на потерю любимой Кати, должен участвовать в их общем деле.

В конце