Великого инквизитора из романа Достоевского «Братья Карамазовы»: «чудо, тайна и авторитет». Скрываясь за «золотым иконостасом» (356), за которым якобы происходят великие мистерии, Демиург и его служители — толстопузые попы — внушают простому народу веру в разные «чудеса». «Катька-дура» (351) — как раз из тех, чья вера не требует ни малейших обоснований. Она целиком принимает «рабскую» религию Демиурга, поэтому вполне естественно, что ее смерть сопровождается литургическим «Упокой, Господи, душу рабы твоея» (355). Катька, как и все верующие, — раба православного Демиурга и никогда не оспаривает его притязания быть и всеблагим, и всемогущим. Даже Петруха не свободен от веры в религиозную «магию» и в минуту слабости обращается к церковному «Спасу», но его товарищи тут же одергивают его: «От чего тебя упас / Золотой иконостас?» (356) По отношению к традиционной религии это ключевой вопрос, на который существует единственно «правильный» ответ: религия Старого мира никогда никого ни от чего не спасала, не спасает ныне и не спасет во веки веков. Бог с иконостаса и его священники — мнимая опора для слабых и кротких, таких как Катька и забитая старуха, пекущаяся о портянках и взывающая к «матушке-заступнице» (348). Пассивное принятие своей «судьбы», потакание собственным слабостям и самоуничижение — типичные женские «добродетели» (читай: унизительные недостатки), поощряемые демиургической религией.

Женоподобным почитателям Демиурга (обоего пола) недостает как физической, так и умственной самодисциплины. Религиозность Катьки не менее искренна, чем ее самозабвенная отдача чувственным утехам. В этом отношении она целиком дитя Демиурга, чья религия сосредоточена вокруг культа золотого тельца — не случайно в церквах старой религии все из золота: иконостасы, и кресты, и купола, и прочее, — и на «прославлении» грехопадения или, вернее, поддержании чувства греховности и раскаяния у верующих; на этом только и держится власть церкви. Катька — вечная Ева: она не способна противиться демиургическим «уговорам» и после своих «падений», по всей вероятности, отправляется в церковь. Как всегда, Демиург и дьявол по сути одно и то же. В традиционных религиях принято считать, что они враждуют между собой, но на самом деле они поддерживают друг друга.

В «Двенадцати» Катька дает себя «уговорить» если не самому Змию, то его представителю в Петрограде — вульгарному Ваньке. Глагол заговаривать, характеризующий речи Ваньки в сцене обольщения Катьки, имеет магический и гипнотический оттенок (см. [Hackel 1975: 82]). Ванька окружен демонической аурой, несмотря на всю свою посредственность и пошлость, а может быть, именно благодаря им. Этот дешевый, но умелый соблазнитель, духовно ограниченный и самодовольный черноусый «красавчик», олицетворяет буржуа, которые «заразили» Россию низменными ценностями плоского материализма и опошлили ее духовный облик. В «Двенадцати» мещане по духу (всех классов) с их неисправимой телесностью и ужасающей жизненной цепкостью — воистину бесовские порождения. Дешевый и коварный Ванька — бездушная кукла «ванька-встанька»: получая в ходе классовой борьбы удар за ударом, он (и его класс) вновь поднимается как ни в чем не бывало. Его способность к выживанию кажется даже «сверхъестественной».

На протяжении всей поэмы двенадцать красногвардейцев угрожают убить Ваньку, но на наших глазах это им не удается. Уже во второй главе красногвардеец Петруха, бывший любовник Кати, провоцирует Ваньку: «Мою, попробуй, поцелуй!» (350), называет его «сукиным сыном» и буржуем (350). Но когда Ванька на самом деле «целует» Катьку, это сходит ему с рук. В шестой главе в него стреляют все двенадцать красногвардейцев, но погибает Катька. В восьмой главе Петруха вновь угрожает Ваньке, обещая «выпить кровушку за зазнобушку» (355). Однако и на этот раз угроза оказывается нереализованной.

Дело в том, что Ваньку не так легко убить: категорию людей, типичным представителем которых он является, уничтожить очень трудно. Сама по себе бесплодность попыток убить Ваньку не столь важна. Он не умрет, даже если его убьют как отдельную личность. Его бесчисленные двойники продолжат плодиться по той простой причине, что в нем нет ничего уникального. Ванька воплощает демоническое бессмертие повторения и механического воспроизведения, которое противостоит бессмертию неповторимой совершенной личности. Ванька — это примитивный шаблон, пригодный для массового воспроизводства, и именно в качестве дешевого продукта он по-настоящему опасен для творимого Нового мира. Если новое послереволюционное человечество всерьез стремится к созданию соловьевского уникального андрогина, то Ваньки этого мира должны быть устранены — иного не дано[135].

Ванька — один из «чрезмерного множества людей» [Ницше 1990, 2: 32], и, как все безликие его представители, он обладает удивительной способностью маскировки. Так, Ванька — это и спрятавший нос буржуй из первой главы (355), чья родословная, по-видимому, восходит к безносому майору Ковалеву из гоголевского «Носа» (1836), и, в самом буквальном смысле, «сукин сын» (как называет его Петруха), то есть тот самый шелудивый пес, который так навязчиво преследует апостолов революции в двенадцатой главе. Этот жалкий пес — образ старого мира — «содержит» в себе Ванькину «вечную пошлость», точно так же, как в «Фаусте» Гёте черный пудель «содержит» в себе «ядро» Мефистофеля[136] (ср. [Эткинд 1977: 106]). Рифма «пес / Христос» также связывает Ваньку с «вечным антагонистом» Христа, с Мефистофелем-дьяволом. Блок и сам подтвердил такую трактовку, сделав 29 января 1918 года пометку в записной книжке: «Я понял “Фауста”. “Knurre nicht, Pudel”»[137]. Спрятавшись под собачьей шкурой, жалобно скуля, Ванька ловко защитил себя от штыков красногвардейцев. Они, хотя и раздражены его преследованием, не пытаются избавиться от пса, обманутые его кажущейся ничтожностью. Ванька, этот трусливый обыватель и вульгарный соблазнитель, прекрасно замаскировался под обличьем жалкого пса и, несомненно, если потребуется, найдет новые маски.

Демиургу — божеству материального мира — поклоняются в обществе, проникнутом материализмом капиталистического типа. Он желает, чтобы человек был прикован к земле и порабощен вожделением к ненужным вещам; более всего ему нужно внушить человеку, что тот всего лишь несчастный смертный, которому закрыт путь в сферу человекобожеского. Демиург, понимая, что, несмотря на умелое сопротивление его земного наместника — Церкви, образ истинного Бога, будущих сверхлюдей, уже начинает вырисовываться, делает все от него зависящее, чтобы затемнить икону грядущей породы бессмертных людей — икону сверхчеловеческого Христа. Так, в десятой главе он вызывает снежную бурю, создавая такой хаос, что двенадцать красногвардейцев едва видят друг друга «за четыре за шага» (356), не говоря уже о Христе, ведущем их к великой цели. Коварный Демиург пользуется их духовной простотой (неспособностью узреть истину в образе «шествующего впереди») и слабостью их плоти. Зная о физической и духовной усталости Двенадцати, хитрое божество преходящего мира устилает их путь пуховыми сугробами (356), соблазняя их лечь в их холодную мягкость, отдохнуть навеки и прекратить движение