Петр удивленно уставился на меня.

– А ведь и правда, ты даже к капониру не подходил, а расслышал, как есть. Где огненному бою учился?

– Приходилось, ваша светлость, и в плену побывать, у магометан посмотрел и на море канониром был, жизнь заставила.

– А можешь ли моих бомбардиров научить?

– Научить могу, ваша светлость, да только мортиры бы бронзовые, да порох хороший.

Петр от удовольствия хлопнул меня по плечу.

– Вот это по-нашенски! С завтрева зачисляю тебя бомбардиром к преображенцам. Вот их командир, знакомьтесь.

Ко мне подвели сухощавого офицера, к сожалению, в тех званиях и регалиях я разбирался слабо.

– Поставь мужа сего, фамилией Кожин, бомбардиром в первую роту со всеми причитающимися видами довольствия. Пусть канониров учит, как стрелять потребно.

М-да, такого исхода и такой службы я не ожидал. К Петру приблизился Лефорт, глядя на меня‚ что-то зашептал на ухо. Тот отмахнулся:

– Ладно, ладно, пусть пушкарей обучит, коли сам зело понимает, а потом посмотрим. – И мне: – Завтра с утра в полк, а сейчас свободен.

Ну и день, не успел в Москву вернуться, а заделался бомбардиром в Преображенский полк. Только тут начало доходить – а ведь при Петре служили двадцать пять лет. Или он такой указ позднее издал. Вляпался, как кур в ощип. Юра, ну тебе оно надо? Убежать из Москвы? Рано или поздно могут сыскать, уже не так много времени осталось до создания Петром Преображенского, читай Сыскного, приказа. Ладно, бог не выдаст, свинья не съест. Попробуем, жизнь покажет.

Вернувшись в Москву, рассказал о службе Михаилу.

– Ну вот, не успели пообщаться – тебе на службу. Чего уж было так торопиться, за эти деньги, что Петр на жалованье отпускает, можно и лучше дело найти.

И в самом деле можно, я сам был слегка растерян, дернуло меня познания в пушкарском деле проявить. По лекарской части проявлять себя надо. Я заказал через Михаила кое-какие инструменты. Надо ведь обрастать инструментарием. Поинтересовался, ищут ли мне жилье.

– Ох, не скорое это дело. Не так много в первопрестольной каменных домов, да еще и на продажу, но сын будет искать.

С утра заявился в Кожухово, в полк. Предстал перед ясными очами командира. Меня записали в послужной лист, затем командир кликнул вестового и меня провели в цейхгауз – подбирать мундир. Повозился немного, но портной подогнал по размеру, а вот сапоги пришлись впору. Посмотрел на себя в мутноватое от времени зеркало – ха, прямо бравый вояка. Вот уж не мыслил себя на воинской службе. Вестовой отвел меня к моей бомбардирской роте, по-современному – к батарее. Личный состав выстроился – около сотни бородатых лиц, многие уже в возрасте, кое у кого мундиры уже пообстирались, руки заскорузли – с пушками работать тяжело, да и грязно.

«Пойди, отмой после стрельбы орудие и пороховой нагар с рук. Это ведь не современный бездымный порох».

– Я ваш командир, буду учить вас стрелять из пушки и мортиры. Сейчас всем разойтись к своим орудиям.

Солдаты разбежались по своим местам. Я подошел к первому орудию – это была чугунная пушка.

– Кто командир орудия?

Канониры начали растерянно переглядываться.

– Заряжай!

Солдаты начали бестолково суетиться. Так, ясно.

– Всем стоять!

Солдаты замерли. Я выбрал солдата со смышленым лицом.

– Ты будешь командиром орудия!

– Слушаюсь, ваше высокобродь!

– Ты будешь командовать расчетом орудия. Встаньте все в ряд.

Солдаты встали.

– Ты будешь наводчиком, наводить орудие на цель, понял?

– Понял, дело знакомое.

– Ты будешь банником чистить ствол после выстрела. Ты, – ткнул пальцем, – засыпать шуфлой порох в ствол, сколько скажет командир. Вы двое, подносить ядра к пушке и закатывать в ствол.

Короче, я определил все номера расчета. Каждому указал конкретную работу и так же обошел все орудия.

– Командиры орудий, ко мне!

Подбежали все четверо. Я объяснил, что выстрел надо производить по моей команде.

Целый день солдаты учились заряжать орудия, я пытался довести это непростое действие до автоматизма, проверяя по часам с секундной стрелкой. И затем еще три дня. Когда получаться стало неплохо, неожиданно поменял номера расчетов, тот, кто подносил ядра, стал орудовать банником, кто засыпал порох, стал таскать ядра. Скорость заряжания снова упала. В перерыве ко мне подошли командиры орудий. Помявшись, решились на вопрос.

– Ваше высокобродь, зачем номера расчетов менять? Только вроде приловчились и снова начинать?

– А сами не додумались? Представьте, идет бой. В капонир с пушкой угодило ядро, один номер погиб, другой ранен. Что же, пушка должна перестать стрелять? А кто пехоту поддерживать будет? Ваши товарищи в голом поле на неприятеля со штыком бегут, а тут и пушки замолчали. Нравится вам это?

– Поняли, господин офицер, премного извиняемся.

После перерыва дело пошло веселее, видно, командиры объяснили, зачем я сделал перестановку. К вечеру, полуголые, снявшие от гари и физической работы мундиры и рубашки солдаты еле переставляли ноги.

С утра начал объяснять командирам, как увеличивать или уменьшать дальность стрельбы. Если у мортир угол возвышения ствола всегда одинаков – сорок пять градусов и дальность можно менять только изменением количества пороха, то у пушки лафет другой – можно менять и угол возвышения ствола. Для наглядности зарядили пушку нормальным зарядом и выстрелили. Ядро, пролетев метров триста-триста пятьдесят, взрыло землю. Теперь заряд слегка увеличили, ядро улетело заметно дальше. Дело в том, что нельзя все время увеличивать вес пороха, ствол не выдержит, его разорвет, можно увеличить угол наклона ствола.

Поскольку на лафете никаких приспособлений не было, величину наклона меняли, подкладывая деревянные клинья под колеса или станину. Мы подложили клинья, пушка задрала ствол. Зарядили обычным зарядом и выстрелили, ядро пролетело столько же, сколько и при усиленном заряде.

– Все поняли?

Канониры закивали. Следующим делом изменяли сектор обстрела. Вот только как объяснить солдатам, на сколько градусов повернуть орудие влево или вправо, если никто из них писать не умеет. Наконец до меня дошло – на полпальца влево или на два пальца вправо – так по моей команде они поворачивали станину орудия. Дело стало получаться. Гонял я их до седьмого пота, памятуя поговорку Суворова – тяжело в учении, легко в бою. Может быть, мой труд сбережет эти солдатские жизни?

Вечером ко мне подошел командир полка.

– Как идут дела?

– Учимся пока, стараются ребята.

– Что-то уж больно мягко ты к ним относишься, не видел, чтобы ты их бил или через строй прогонял.