– Молодые не хотят жить со старыми – естественно, – делится результатом многолетних исследований Рафаэль Шахар, начальник соответствующего Отдела. – Но мы о чем? О безопасности. Решаем! Лица, входящие в составленный нашим Департаментом список, должны без криков получать квартиры поблизости от своих.

Тяжело знать про всех – все, а не говорить – ничего.

Легко знать половину, а считать, будто знаешь все.

А хуже всего: знать, что знаешь, считать, что считаешь, – но не говорить никому. Так, мол, и так, Левка, понял?

Левка был дурак. Шахар – ну, нет! Не дурак, а не понимает. Нет никакого ущерба безопасности. Даже если этих горбышей, этих низеньких и колченогих пап-мам, мам-пап враги Государства приведут под конвоем в квартиры их активных детей, разденут донага и начнут стегать по горбам раскаленными шомполами, марая приобретенные активными ковры – со скидкой в двадцать процентов, – дети с честью выдержат испытание. Подобные эксперименты в свое время… А-а, Арнон, ты по-настоящему сошел с ума. Почему я ненавижу их? За то, что они не хотят жить с мамами-папами, папами-мамами. А мои дылды хотят со мною жить?! Так я ж – здоровый дядька, я и сам с ними жить не стану! Сам, коли надо, – им же и помогу!

– Ты говоришь – дать им, что просят?

Не оставлял Игаль на друге Ноахе живого места.

– Этот… Элькин, журналист, выбил пять комнат – с учетом матери. И выгнал ее на улицу. Пришлось в приют устраивать! Они все…

Как говаривал руководитель национального спортивного объединения «Работяги»: не обобщай наших. Как говаривал не помню кто: чти отца своего и матерь свою. Проклят всякий, кто. Проклят. И выпил Ной вина, и опьянел, и обнажил себя посреди шатра своего. И увидел Хам наготу отца своего… Когда Ной проспался от вина своего и увидел, что сотворил над ним меньшой, то сказал: проклят Ханаан, раб рабов да будет он у братьев своих.

В целях сохранения безопасности – прикрыть наготу не глядя. И Арнон указал :

Мы поехали в Ялту, где растет золотой виноград, где цикады звенят по ночам…

Аккорд – переход на иной вариант гитарного боя. Бьет по струнам Гриша-певец из ресторана «Парк».

О, Ялта, красавица Ялта! Где хребты и отроги твои начинаются, Крым, по шоссейной дороге летел комфортабельный ЗИМ. О Ялта, где цветет золотой виноград, красавица Ялта, где цикады звенят по ночам!

За курорт, за междузавтракообеденный шашлык из квадратного корыта с ножками на распорках, – точно в таком я перемыл в масле миллион тронутых коррозией частиц автоматика «УЗИ»: слыхали? стреляли? – за трикотажные плавки с белою опояскою да с рыбкою золотою на бедре, за японское полотенце из синтетической махры с люрексом, за винишко березка из бочек с утра до вечера, за – дождались! – море с шести утра до полудня, за опять-таки – море с половины пятого до половины восьмого пополудни, за курзал , где стоит на постаменте в три обхвата шестилетний Лукич в натуральную величину, покрашенный ярью-медянкой, —

конец первой песни —

припев:

так за все за это, за отдых, блядь, отдых! неужто не постараться подкопить к отпуску? Если с семьей, то нет ничего страшного: жена твоя подобреет, подзагорит, попка и сиська у ней укрепятся – можно, значит, и жене засадить .

А если ты одинокий или одинокая, в смысле – сам или сама едешь, так! – не стыдись, дорогой, своего ундинизма: приблизительно двадцать четыре рабочих дня и где-то пять выходных.

Тебя не осудит самый последний подлец – поймет тебя даже на ночном песке, на известной по литературе молодой супруге ядерного физика-импотента, между двумя скульпторами из Москвы, под лейтенантом с подлодки, в одурелой от стыда ручке преподавательницы средней школы Ленинграда – как рада она, что сделала маникюр! – не осудит последний подлец лунный подтек из ротикового уголка студентки из холодного города Новосибирска, —

конец второй песни —

припев:

двадцать четыре рабочих дня и где-то пять выходных.

А кто же не захочет уехать на курорт – навсегда?

Что не натворишь, как не потрудишься за Вечный Курорт, чем только не рискнешь, во что только не влезешь? Да разве же Назарянин пошел бы на крест, кабы не знал, что воскреснет? Любое временное страдание – за Вечный Курорт! Все-все будем говорить правду, не убоимся кесаря, превратим воду в березку – и гвозди прибьют нас ко кресту без наркоза, и придут к нашей гробнице печальные Маши (и Вани!), и спросят:

– А где ж Он?

– А Он очистился страданием от тридцатитрехлетнего стука на партсобраниях.

– Да ну?!

– Вот вам и «ну». Очистился и вознесся на Вечный Курорт. Пойдите и возвестите.

А они – Маши и Вани – пойдут и возвестят, что вознеслись мы во Вечную Ялту, Вечное Цхалтубо, Вечный Судак.

Я был уверен, что этим летом увижу город на цветущем берегу. И вдруг увидел залитый светом, цветущий город – мою мечту. Ялта, где растет золотой виноград, где цикады звенят по ночам.

А здесь нас нет.

А – здесь – нас – нет.

А-а зде-есь на-ас не-ет.

Конец третьей песни.

* * *

Верста сидела такая злая, что я даже разговор переменить боялся. Обещал я не говорить об умном?! Но кто же его знал, что у нее в гостях – психиатр Старчевский Муля-Эммануил. Неужто, Верста, маленькая моя, запретишь ты мне наплевать душепроходцу в умное лицо?

Сильно люблю поговорить, тем более на серьезные темы.

– Я с вами, Виктор, совершенно согласен: колоссальная безалаберщина, страшный бюрократизм. Тем не менее… Я вам говорил, Таечка (Верстаечка), как мне мои коллеги предсказывали, что я буду в Израиле камни таскать? Ну, я уже имел кое-какие данные о здешних… штуках в психиатрии. Фрейдизм, разговорчики…

– Муля, – сказала свирепая Верста, – голова у меня не проходит. Оптальгин жрешь-жрешь и хоть бы х…

Старчевский внимательно повеселел.

– Хны.

– Если вы всерьез, то оптальгин принимать не стоит, он изменяет состав крови – по новым данным. Я забегу к вам на днях – померяю давление. Или зайдите ко мне в клинику.

– А домой вы меня не зовете, Муля?

– Вы правда так думаете, Тая (Верста – я?)?! Как будто вы у нас никогда не были. В клинике – если хотите – я вас более-менее капитально исследую. Но по-моему, вы тут с Виктором упорно вдаряете по бутылке, отсюда и голова дает о себе знать.

– Я не пью. Спаиваю. Пользуюсь одиночеством… как вы говорите? Таи?

– Что вы такой сердитый, Виктор? Хотите, я и вас обследую… Я пару месяцев назад был у вас в стольном граде Иерусалиме и видел Аннушку, Славину подругу. Произвела на меня очень тяжелое впечатление. Страшно, страшно изменилась. Я ее приглашал домой, предлагал посмотреть – что с ней такое… Так, не в лоб, а интересовался, как ее самочувствие. Вы ее видите, Виктор?