Трудно поэтому распознать некое сходство между поистине спартанской обстановкой, окружавшей Петра, и изысканными роскошествами Двора Елизаветы. Глубоко различны историко-культурный смысл и мотивы действий этих двух венценосцев, и проводить какие-либо исторические аналогии надлежит здесь весьма осторожно. Вот, к примеру, литератор Ольга Чайковская увидела в самовластной стрижке Елизаветой локонов конкурировавших с ней щеголих “отзвук насильно отрезаемых боярских бород при Петре”. Похожесть эта, однако, лишь внешняя и мнимая, ибо в первом случае перед нами ярко выраженная цивилизаторская миссия – сделать россиян и своим внешним видом “политичными” гражданами “Европии”; во втором – чисто эгоистическое щегольское желание первенствовать в красоте, быть “на свете всех милее, всех румяней и белее”.

Щеголихами, как известно, не рождаются. Ими становятся, причем вкус к роскоши прививается часто сызмальства, когда перед глазами есть пример для подражания. А потому речь надо начать с того, что Петр, озабоченный обустройством великой империи, не мог заниматься непосредственно воспитанием дочерей, препоручив это дело своей супруге “свет-Катеринушке”. О Екатерине же Алексеевне мы уже рассказывали. В щегольском поведении Елизаветы явственно заметно влияние матери. Само ее стремление закрепить (законодательно!) собственную привилегию быть моднее и элегантнее прочих восходит к известному, провозглашенному стареющей Екатериной, запрету носить статс-дамам драгоценности и златотканое платье.

Как и ее мать, Елизавета пыталась обратить внимание на свою красоту, причем еще с детских лет. Известно, что в октябре 1717 года восьмилетняя цесаревна встречала вернувшегося из-за границы отца, одетая в богатый испанский наряд; французский посланник заметил по этому поводу, что дочь государя в нем необыкновенно прекрасна. А на ассамблеях (которые были введены в 1718 году) она щеголяла в вышитых серебром и золотом платьях разных цветов, в блиставшем бриллиантами головном уборе. Да и позднее являлась на публике в канифасных кофтах, красных юбках и круглых шляпах. На знаменитом портрете того времени разодетая Елизавета изображена с крылышками за спиной – так было принято одевать девочек до их совершеннолетия.

“Молодость ее прошла не назидательно”, – писал о Елизавете Василий Ключевский. В самом деле, ни по образованию, ни по нравственному воспитанию цесаревна не получила надежного руководства. В чем действительно преуспела – так это в танцах, “учтивствах” и французском языке, на котором говорила и читала в совершенстве. Рассказывают, что однажды Петр застал ее за чтением французских книг. “Вы счастливы, дети, – сказал он ей, – вас в молодых летах приучат к чтению полезных книг, а я в своей молодости лишен был и книг, и наставников”.

Кстати, успехи дочери во французском вызывали у монарха особое воодушевление. Дело в том, что он был одержим планом выдать Елизавету замуж за французского короля – “королище”, как он в шутку называл малолетнего Людовика XV, Двор которого посетил в 1717 году. Однако все дипломатические усилия Петра успехом не увенчались – брак сорвался. Но мысль выдать дочь за именитого француза не оставляла царя. Он зондировал почву во французском королевском доме, предлагая дочь то Филиппу герцогу Шатрскому, то посланнику Жаку де Кампредону, то принцу Людовику IV Анри герцогу Бурбон-Конде. Важно то, что цесаревну специально готовили к роли галльской принцессы, а потому именно здесь следует искать истоки той французомании, которая впоследствии заполонит елизаветинский Двор.

Но наряду с французскими культурными веяниями цесаревну вдохновляла и благочестивая отечественная старина. Василий Ключевский так пишет об этом: “То и другое влияние оставило в ней свой отпечаток, и она умела совместить в себе понятия и вкусы обоих: от вечерни она шла на бал, а с бала поспевала к заутрене, благоговейно чтила святыни и обряды русской церкви, выписывала из Парижа описания придворных версальских банкетов и фестивалей и до тонкости знала все гастрономические секреты русской кухни… Во всей империи никто лучше… не мог исполнить менуэта и русской пляски”. Она прекрасно ездила верхом, страсть как любила охоту на косуль и зайцев; летом предпочитала кататься на лодке, а зимой – вихрем носиться в санях.

Ближний круг Елизаветы очень напоминал Двор ее царственной кузины, Анны Иоанновны, – те же простонародные приживалки, сказительницы, сплетницы и даже те же чесальщицы августейших пяток. Недоставало, правда, шутов, упраздненных за ненадобностью еще Анной Леопольдовной. Любила Елизавета народные забавы, посиделки, святочные игры, подблюдные песни, хороводы и часто сама принимала в них участие; на Масляной неделе съедала две дюжины блинов и вообще предпочитала русские блюда: щи, буженину, кулебяки. Ее называли “русской барыней на французских каблуках”. И, в самом деле, в сфере моды она придерживалась исключительно французской ориентации. Русская душой, эта монархиня-барыня отнюдь не жаловала крестьянские костюмы, солидаризуясь в этом с Петром.

После кончины императора матримониальные планы в отношении “дщери Петровой” продолжили его преемники. От охотников до нее не было отбоя, тем более, что Елизавета слыла замечательной красавицей. По описанию современников, “она блондинка, не так высока ростом… и склонна к тому, чтобы быть более дородной… стройна и хорошего среднего роста: у нее круглое очень миленькое личико, голубые глаза с поволокой, прекрасный цвет лица и прекрасный бюст… У нее прекрасная белоснежная кожа, великолепные плечи и пухлые ручки, которыми восхищались все, кроме, может быть, ее горничных и фрейлин, потому что в минуты плохого настроения эта прекрасная пухлая ручка била их туфлей по щекам… У нее чрезвычайно игривый ум…живость делает ее ветреной… Она говорит превосходно по-французски, порядочно по-немецки и по любви ко всему блестящему, кажется, рождена во Франции”. К тому же она была прекрасно одета, жива и занимательна в разговорах, изящно танцевала. Когда на одном из приемов китайскому послу задали вопрос, какую даму он находит прелестнее всех, тот сразу же указал на Елизавету, сокрушившись лишь по поводу ее слишком больших глаз, что для европейцев, в отличие от жителей Поднебесной, было не недостатком, а достоинством.

И кого только не прочили в мужья красавице – еще Екатерина I завещала ей выйти замуж за Карла Августа, брата герцога Голштинского Карла Фридриха, но жених скоропостижно скончался летом 1727 года. Претендентами на ее руку были Георг Английский, Карл Бранденбург-Байрейтский, инфант дон Мануэль Португальский, граф Маврикий Саксонский, инфант Дон-Карлос Испанский, герцог Фердинанд Курляндский, герцог Эрнст Людвиг Брауншвейгский, персидский Надир-шах Афшар и многие другие. Елизаветы домогался Иван Долгоруков, а герцог Курляндский Бирон возжелал женить на ней своего сына Петра. Хитроумный же Андрей Остерман в свое время замышлял отдать цесаревну за ее племянника, Петра II, но близкое родство противоречило брачным канонам православия, поэтому от этой идеи отказались.

Но император-отрок Петр II был без ума от своей красавицы-тети и смотрел на нее с отнюдь не детским вожделением. И хотя влиятельные тогда князья Долгорукие делали все, чтобы ослабить позиции Елизаветы, этот монарх долгое время был к ней весьма благосклонен. Он, однако, сильно негодовал, когда игривая и кокетливая Елизавета сблизилась с Александром Бутурлиным, который и считается ее первым фаворитом (если так можно назвать любимца особы, лишенной еще реальной власти и могущества). Гнев августейшего юнца обрушился на счастливого соперника, и Бутурлин был удален от двора. Затем его сменил гофмейстер Семен Нарышкин, связь цесаревны с которым была особенно досадна Петру II, ибо этот фаворит, как и сам отвергнутый монарх, приходился ей родственником (кузеном).