До нас дошло любопытное свидетельство о пристрастиях и вкусах молодой цесаревны. Это письмо к ней ее ближайшей подруги и наперсницы Мавры Шепелевой, в коем та живописует качества одного из потенциальных кавалеров: “Матушка царевна, как принц Орьдов хорош! Истинно я не думала, чтоб он так хорош был, как мы видим: ростом так велик, как Бутурлин, и так тонок, глаза такия, как у вас цветом, и так велики, ресницы черния, брови темнорусия, волоси такия, как у Семиона Кириловича [Нарышкина – Л.Б.], бел не много… и румянец алой на щеках, зуби белши и хороши, губи всегда али и хороши… асанка походит на осудареву асанку, ноги тонки, потому что молат, 19 лет, воласи свои носит, и волоси па паяс, руки паходят очинь на Бутурлини…”.

По словам историка, письмо может служить “свидетельством уровня интересов Елизаветы и ее круга”, чьи помыслы “были поглощены развлечениями, модами, любовными похождениями”. Добавим, что отношение этих дам к предметам любви вполне укладывается в знакомую крыловскую формулу: “Прельщаться и прельщать наружностью, менее всего помышлять о внутреннем”.

Во времена Анны Иоанновны фаворитом Елизаветы стал камер-паж Алексей Шубин, которого императрица, дабы досадить очаровательной кузине, приказала в 1732 году сослать на Камчатку. Сохранились стихи цесаревны, оплакивавшие потерю:

Подобные самодельные вирши литератор Казимир Валишевский назвал “стихами императорскими”, имея в виду их подчеркнуто дилетантский характер. Сомнительно, однако, что, читая их, “мы теперь можем почувствовать всю глубину ее искреннего чувства”, как выразился современный историк Евгений Пчелов. При всем своем дилетантизме эти стихи искусственны и являют собой своеобразную контаминацию мотивов канонической французской элегии и русского фольклора.

После удаления Шубина новым лицом, приближенным к цесаревне, стал сын малоросского пастуха, певчий придворного хора Алексей Разумовский, в котором ее “поразила его красота более чем его голос”. Их связь была длительной, и привязавшаяся к нему ветреная Елизавета впоследствии, возможно, даже вступила с ним в морганатический брак; впрочем, как отмечает наш современник Анатолий Мадорский, это “не могло препятствовать ее другим любовным увлечениям”. Наряду с мимолетными сердечными избранниками, число коих весьма велико, фаворитами красавицы были, иногда в одно и то же время, Иван Шувалов и Никита Бекетов, о которых мы еще расскажем.

В отношении Елизаветы ко всем своим галантам (в том числе и бывшим) поражает ее завидная широта, вызванная, по-видимому, благодарностью за доставленные ей минуты счастья. Так, став самодержавной императрицей, она произвела Бутурлина в генерал-аншефы (в 1742), подполковником элитного лейб-гвардии Преображенского полка (в 1749), наградила орденом св. Андрея Первозванного (в 1751), фельдмаршальским жезлом (в 1756), пожаловала титулом графа (в 1760. Нарышкин получил должность действительного камергера (в 1741), гофмаршала (в 1749), обер-егермейстера (1757) и Андреевскую звезду с лентой (в 1760). Возвращенный из сибирской ссылки Шубин стал генерал-майором и майором родного лейбгвардии Семеновского полка. Но, пожалуй, более всех был обласкан Разумовский, сделавшийся графом, обер-егермейстером, Андреевским кавалером, подполковником лейб-гвардии Конного полка, капитаном-поручиком лейб-гвадии, фельдмаршалом и т. д.

Страсть Елизаветы Петровны к роскоши и щегольству, долгое время искусственно сдерживаемая в царствование не благоволившей к ней Анны Иоанновны, а также в правление Анны Леопольдовны, развернулась вполне после ее восшествия на российский престол. “Дамы тогда были заняты только нарядами, – вспоминала о дворе Елизаветы Екатерина II, – и роскошь была доведена до того, что меняли туалет по крайней мере два раза в день… Игра и туалет наполняли день”.

Тон при этом задавала сама императрица-щеголиха – обладательница пятнадцати тысяч платьев, тысяч пар обуви, сотен отрезов самых дорогих тканей. Она и сама переодевалась по семь раз на дню, и своим придворным наказала являться на бал или куртаг каждый раз в новом платье (по ее приказу гвардейцы даже метили специальными чернильными печатями одеяния гостей – чтобы впредь в старых костюмах показываться не смели!). А поисками самых модных вещиц для государыни были озабочены не только в России, но и за границей. Все парижские новинки сперва доставлялись во дворец; монархиня отбирала понравившееся, расплачивалась с поставщиками весьма скупо (вопреки укоренившейся за ней славы транжиры), и только после этого они получали право продавать оставшееся простым смертным. И не дай бог нарушить сие правило: одна ослушница, некая госпожа Тардье, была за это арестована – в гневе императрица была страшна!

Необыкновенная красавица в молодости, она страдала стойким комплексом нарциссизма; как сказал о ней историк, Елизавета “не спускала с себя глаз”. Впрочем, ее обаянием были покорены все: “Хотелось бы смотреть, не сводя с нее глаз, – восторгалась своей порфироносной “тетушкой” Екатерина II, – и только с сожалением их можно было оторвать от нее, так как не находилось ни одного предмета, который бы с ней сравнялся”.

Уморительны были навязываемые императрицей “метаморфозы”, на которых мужчины облекались в женские платья с огромными фижмами, а женщины – в мужское. И хотя на таких маскарадах большинство участников выглядели забавно (если не сказать безобразно), зато выигрывала Елизавета Петровна – мужской костюм ей чудесно шел, подчеркивая ее великолепные формы.

Что и говорить – в области моды монархиня осуществляла самый жесткий диктат, ничем не прикрытую тиранию. Однажды она повелела всем придворным дамам обрить головы и надеть черные, плохо расчесанные парики. И все потому, что белокурая Елизавета, чернившая волосы, не могла избавиться от въевшейся в них краски и вынуждена была их остричь – ей повиновались с плачем. Или вдруг “приказала всем дамам надеть на полуюбки из китового уса короткие юбки розового цвета, с еще более короткими казакинами из белой тафты, и белые шляпы, подбитые розовой тафтой, поднятые с двух сторон и спускающиеся на глаза”. Екатерина II резюмирует по этому поводу: “Окутанные таким образом, мы походили на сумасшедших, но это было из послушания”.

Со временем императрица вообще перестала терпеть похвалы чужой красоте и из зависти преследовала всех мало-мальски смазливых молодых женщин. Стоило несчастной одеться красиво и броско, она тут же становилась жертвой монаршего гнева. Мало того, что в выражениях не церемонилась и, по словам современника, “ругалась, как извозчик” – сколько дамских платьев, лент, причесок искромсала она ножницами! И уж, конечно, неслыханной дерзостью было явиться ко Двору в таком же, как у нее украшении или платье. Посмевшая сделать это статс-дама Наталья Лопухина (о которой мы еще расскажем) в присутствии Двора и дипломатического корпуса была исхлестана по щекам, после чего упала в обморок. Увидев, что ее сопернице по красоте стало плохо, императрица бросила: “Ништо ей, дуре!”, а впоследствии подвергла Лопухину жестокой экзекуции.