С верхней, совершенно пустой палубы пароходика до берега долетал немудрящий мотив незатейливой песенки:

И эта, казалось напрочь забытая песенка, из каких-то далеких счастливых времен, рождала в душе такую ностальгию по юности, по чему-то навсегда и безвозвратно ушедшему, что хотелось, как в детстве, тихо поплакать, уткнувшись в теплое мамино плечо. Причем я жалел не о том, что все минувшее прошло, а о том, что оно никогда уже больше не повторится.

Мне почему-то вдруг припомнилось, как однажды в дождь, и тоже летом, мы сидели с Кристиной в моей машине, – ожидая Наталью, мою будущую жену, хотя я об этом тогда еще не ведал, – и говорили обо всяких пустяках, остря по поводу наших общих знакомых, с которыми мы только что расстались или намеревались сделать это по причине «психологической несовместимости» и окончания «сезона любви», как говорила Кристина.

Шутки наши, надо сказать, были не так уж веселы, поскольку саднящая боль потери была еще довольно ощутимой, и мы с ней тогда только начинали трезво смотреть на вещи, то есть излечиваться от своих влюбленностей. Я уже находил в себе силы иронизировать над собой по поводу моей нешуточной привязанности к нашей местной актрисе драмтеатра Вере Десницкой, которая успела сняться прошлым летом в очень хорошем фильме и была теперь в нашем городе знаменитостью номер один этого сезона. И которая меня воспринимала лишь как «талантливого мальчика», подающего надежды, не более того.

Прошлым же летом я подписал ей свою первую тоненькую книжку стихов. Подписал трагично и пафосно в стиле наших с нею обычных диалогов, когда мы оба как будто играли какие-то чужие, не подходящие нам роли.

Книжка называлась «Нечаянная встреча», она только что вышла и вся еще пахла типографской краской, вызывая, во всяком случае у меня, ощущение тайны, новизны, тревоги…

Как-то мы действительно случайно встретились с Верой Павловной…

Так, с некоторых пор (причем непроизвольно), а точнее – после нашумевшей в нашем городе, да и не только в нем, премьеры фильма «Прошлым летом в Чулимске», в котором она действительно прекрасно сыграла одну из центральных ролей и на которую съехались, в связи с юбилеем рано погибшего местного драматурга, по чьей пьесе и было поставлено кино, многие столичные театральные и кинознаменитости, столичные же театральные и кинокритики, а также разномастные журналюги, подвизающиеся в сфере искусства и единодушно отметившие особую игру «провинциальной актрисы Веры Десницкой», я и стал называть свою бывшую пассию по имени-отчеству, утратив к тому времени уже окончательно какие-либо иллюзии по поводу развития наших дальнейших странных, словно мы все время в чем-то соревновались друг с другом, отношений. Что вызывало во мне тем не менее порой какую-то тупую боль в области сердца и неосознанную ярость к самому себе…

Полагали, что Вера Павловна примет одно из заманчивых предложений сразу нескольких московских театров, посыпавшихся на нее после премьеры фильма. Однако у нее хватило ума остаться в родном городе, где она была прима, а не искательница второстепенных ролей, пусть даже и в очень знаменитых коллективах.

Мы с Верой Павловной зашли в полупустое полусонное маленькое уютное кафе «Вечный студент» выпить «доброго красного вина и поболтать». Причем Вера Павловна тут же заявили: «Я угощаю. И никаких возражений! У меня есть деньги. А вы ведь кроме прогулки, я думаю, ничего не сможете мне на сегодня предложить, а гулять в такую погоду, Игорь, мне не хочется», – по-приятельски, просто, без подковырок произнесла она.

Стояла осень (мне сразу почему-то вспомнилась повесть одного нашего иркутского писателя «Осень на двоих») и шел мелкий невидимый дождь, видимыми слезами стекающий по единственному большому квадратному стеклу окна кафе, доходящего до подлокотников наших кресел.

От уличной влаги волосы и мой плащ, висевший рядом на старинной, стоячей вешалке, пахли осенней свежей сыростью, а от Веры Павловны (она была с зонтом) веяло едва уловимым ароматом приятно волнующих незнакомых духов.

За окном были ранние фиолетовые сумерки, и старое дерево на этом грустном фоне, с почерневшими ветвями и редкими еще уцелевшими к концу октября желтыми листьями на некоторых из них, выглядело как-то по-сиротски одиноким.

– «Так выпьем за нечаянную радость, которую не чаяли мы встретить…» – предложил я, когда официант разлил нам в бокалы вино.

– Очень хорошие стихи, – задумчиво сказала Вера Павловна, разглядывая на свет рубиново играющее в бокале вино.

– Жаль, что не мои…

– Я знаю, – ответила она. И в какой-то задумчивости, сделав несколько больших глотков, отчего на краю ее бокала остались следы яркой помады, повторившей с наружной стороны очертание ее изящной, немного полноватой нижней губы (как я тогда завидовал ее бокалу), добавила: – Игорь, я пророчу вам большое литературное будущее. Однако лишь при одном непременном условии. Не стоит вам так тратиться на ваши постоянные влюбленности. – Она отпила из бокала еще немного «Каберне», закурила и, задумчиво глядя на дым, витающий легким облачком в свете настольной лампы с розовым абажурчиком, продолжила: – Не надо попусту расходовать свои душевные силы, поскольку настоящее творчество требует сосредоточенности. Вообще, жить и творить по законам красоты необычайно трудно, но… необходимо, если вы хотите остаться человеком.

Хорошо бы вам встретить умную, понимающую вас девушку. Не обязательно, и даже обязательно, не красавицу – они (почему-то я подумал, что она непременно скажет «мы» и порадовался тому, что ошибся) слишком избалованы всеобщим вниманием к себе. Но и не дурнушку. Те еще больше, чем красавицы, уделяют внимания своей внешности, в своем постоянном стремлении стать привлекательнее… Одним словом, вам нужен надежный тыл, тихая гавань, для того чтобы вы могли спокойно писать и чтобы ваше занятие не раздражало вашу будущую супругу. Хорошо бы еще быть достаточно состоятельным человеком, чтобы нигде не служить. Но это, впрочем, палка о двух концах, потому что богатство, как правило, портит человека… Аббат Прево написал «Манон Леско» где-то чуть ли не на чердаке, будучи очень бедным, а когда стал богат, уже не создал ничего стоящего. Я даже с грустию думаю, – Вера Павловна еще раз, словно оценивая достоинства вина, посмотрела через наполовину уже наполненный бокал на свет, – о том, что когда ты станешь знаменитым, то совершенно забудешь обо мне. (Я даже не сразу заметил, что она вдруг перешла на «ты», чего уже так давненько не было.) Если даже мне предстоит та же участь. Потому что тогда, если вы, конечно, сумеете сохранить свой скрытый темперамент и впредь (она вновь вернулась в свое русло), вы будете обращать внимание на молодых стройных девушек, много младше вас. А зрелые женщины вроде меня, занимающие ваше внимание теперь, перестанут вас интересовать совсем.

А может быть я и не доживу до такого позора, – улыбнулась она. И я окончательно понял, что мы расстаемся. И что теперь даже Веры у меня не остается. А белый лист бумаги по-прежнему будет моим самым первым и самым надежным другом…