У Кристины же, как я понял, «полной аннигиляцией» (с некоторых пор она стала выражаться преимущественно физическими терминами) закончился роман с каким-то, неизвестным мне Виктором. То ли просто физиком, то ли астрофизиком. Как-то раза два, в особо тяжкую для нее минуту, она признавалась мне: «Люблю я его, гада, Игорь. И ничего поделать с собой не могу». И так необычно было видеть Кристину слабой, неуверенной в себе, поскольку всегда казалось, что подобное состояние вообще ей не свойственно.

Одним словом, мы были с ней тогда в одинаковом положении, хотя и в разном состоянии. Я был еще растерян – Кристина уже нет. Видимо, порог восприятия «боли» у нас был разный. Но, так или иначе, любови наши, похоже, закончились. И шутки, и остроты становились все более веселыми и непринужденными. (Хотя, скажу я вам, над своими неудачами смеяться ох как нелегко.) И было тем более странно, что после очередной удачной шутки Кристина вдруг грустно сказала фразу, в которой я услышал отголоски мыслей Веры Павловны: «Знаешь, Игорь, я думаю, что не такая уж это сладкая штука жизнь, чтобы за нее, порою даже из последних сил, стоило так цепляться. По-моему, истинное достоинство человека состоит как раз в обратном. Суметь со спокойным равнодушием встретить неизбежное, потому что…»

Фраза осталась неоконченной, ибо уже в следующую секунду Кристина стала вновь похожей на самое себя. Она встряхнула головой, улыбнулась, хотя еще и довольно грустной улыбкой, и сказала: «Фу, какая дрянь иногда лезет в голову! А все от этой несносной жары. Я и лето-то за это не люблю… Представь, как было бы противно, если б наша жизнь была похожа на пыльное скучное лето в какой-нибудь глухой провинции Испании».

Она это сказала с таким знанием дела, словно всю свою жизнь именно в такой провинции и прожила.

«Вот уж никогда бы не подумал, что Кристина склонна к философии», – подумал я про себя, а вслух добавил:

– Я даже не предполагал, что такие мысли могут занимать тебя.

Кристина же, словно не услышав моих слов, продолжала: «Может быть погода уже наладилась?» И она с надежной посмотрела в боковое стекло машины, по которому стекали потоки настоящего прозрачного напористого, но, судя по всему, недолгого летнего ливня. И тут я подумал, что, в сущности, мы с ней во многом очень похожи, хотя бы потому, что наши неосознанные притязания гораздо выше существующих реалий. И этот разрыв между существом и существованием был у нас, по-видимому, слишком глубок.

– А вот и судьба твоя кандыбает, – теперь уже совсем весело сказала Кристина. И я увидел, как под проливным дождем, в каких-то совершенно нелепых для такой погоды белых босоножках, неспешно, осторожно и отрешенно в то же время, огибая лужи, как всегда спокойная, держа над головой древний яркий цветной китайский зонт, как будто только что по причине дождя добытый из самого дальнего угла чулана, к машине шествует Наталья – моя будущая жена, о которой я тогда, пожалуй, меньше всего и думал-то.

– Хотел бы иметь такую жену? – лукаво улыбаясь лишь кончиками губ неожиданно спросила меня Кристина.

процитировал я ей на память из Аполлинера.

– Одно пожелание Гийома у тебя уже есть, – задумчиво произнесла Кристина, наверняка имея в виду моего рыжего сибирского кота Тихона, ибо дома у меня, разумеется, никакого не было, поскольку я жил вместе с родителями.

Задняя дверца машины распахнулась, впустив в салон запах свежей дождевой сырости сирени и Наталью, которая уселась рядом с Кристиной.

– Всем общий привет! – сказала она от своей природной робости как-то ленивато-снисходительно, тоном королевы, случайно встретившейся со своей свитой. – Ну, что – поехали?

– Ты зонт-то хоть, Наташка, закрой, – взмолилась Кристина, и они вдруг обе весело рассмеялись.

А я, плавно тронув машину, подумал о том, как мне с ними хорошо. И еще о том, что противоположности обычно сближаются, дополняя друг друга. И что мы с Натальей совершенно разные…

– Эко, в какую даль меня занесло, – подумал я и отхлебнул из кружки большой глоток хорошего пенистого пива. Затем сделал еще несколько глотков поменьше и заел это все двумя-тремя орешками, наслаждаясь летним, еще немного сонным, утром и вкусом пива и арахиса и собственной ленью.

Мне нравилось, что лотошниц в этот, не такой уж, впрочем, ранний час у реки было гораздо больше, чем посетителей и покупателей. И нравилось то, что еще не так жарко, но уже и не прохладно. И свежий ветерок был так хорош! В нем чувствовалась какая-то детская резвость и некий дух перемен. Причем обязательно к лучшему. Одним словом, и пиво, и орешки, контрастирующие с ним по вкусу, и мое невольное блаженное безделье – все было замечательно!

Пароходик за это время уже успел уйти довольно далеко вверх по течению. Но музыка с его палубы все еще долетала до берега. Только теперь это была совсем другая песня:

До осени было еще далеко. И в нее в это чистое летнее утро как-то не очень верилось.

Я улыбнулся поэтому словам песни и подумал, что, когда Кристина выйдет из больницы, надо будет обязательно прийти с ней сюда, так же утречком (тем более что ее мединститут отсюда совсем близко), выпить по кружечке доброго пива, нарушая тем самым все светские каноны – ни капли спиртного до двенадцати дня.

И то, что пиво здесь было в стеклянных кружках, а не в разовых пластиковых пол-литровых стаканах, тоже радовало меня.

И разве мог я знать тогда, в это милое утро, когда душа была так тиха и спокойна, что Кристины уже несколько часов как нет на свете. И что мы больше никогда-никогда не увидимся с ней в этом мире. И она не прочтет больше ни одного моего рассказа, которые печатались обычно в каких-то тоненьких малотиражных журнальчиках, и не скажет мне потом очень серьезно: «Ну, Ветров, ну творюга! Ты даже сам не знаешь, что ты сумел написать!»

Она, как я узнал потом, умерла рано утром. Может быть, как раз в то время, когда я за нее молился.

Но то ли моя молитва была не слишком искренна, а скорее формальна, то ли мой голос был слишком слаб. Так или иначе, она не дошла до нужного места и не была услышала кем надо. Ибо я не просил Бога избавить ее от страданий. А просто после традиционной молитвы «Отче наш…» прибавлял еще и от себя, несколько раз мысленно повторяя: «Господи, ты все можешь. Помоги ей выкарабкаться из этой ямы. Не забирай у меня, Господи, лучшего друга. Ведь их так мало – истинных друзей…» Хотя ведь «Бог не есть Бог мертвых, но Бог живых, ибо у него все живы…» И все-таки какое это слабое утешение для нас, живущих на земле.

Но в тот момент я ничего еще не знал, наслаждаясь покоем летнего дня.