Можно ли беременным так корячиться? испуганно спросил я сам себя.

– Хм, Дарима, – присев на постели, спросил я, глядя на торчащие из-под кровати голые пятки, – Вы откуда приехали? Из Узбекистана?

– Не, – послышался приглушенный голос. Судя по звукам, она изгоняла пыль и грязь с ретивостью для прислуги даже неприличной (хотя откуда мне знать, какой у прислуги должна быть ретивость?)

– А откуда вы? Вы кто по…, – отутюжненный еще советским интернационализмом, я так и не научился говорить о национальных особенностях без запинки, – …Из какого вы города?

– Из Селендумы.

– Какой думы, простите?

– Амидарха, сейчас тут, аха.

– То есть, вы иностранка?

– Не… ну-улгэн.

Выспрашивать дальше я не стал, чувствуя, что только мешаю.

– И что нам теперь делать? – я вышел в гостиную, сел рядом с Кирычем на диван, который перебрав корреспонденцию, пришедшую за наше отсутствие (реклама, счета, опять реклама, открытка с полуголым негром, письма, какая-то совсем невнятная труха).

– Что? – нахмурив лоб, он читал одно из писем.

– Зачем нам поломойка?

– Почему нет?

– Чтобы чужая женщина рылась в моем белье?

– У многих есть помощница по хозяйству.

– Если верить «Форбсу», у многих и миллионы есть. Нам-то что?

– Ты хочешь ее выгнать? – говорил, а сам, погруженный в чтение, вряд меня слушал.

– Я хочу дома чувствовать себя дома, а не на постоялом дворе. И даже проходном. У меня такое чувство, что нашу кровать выставили прямо на дорогу, а мимо машины ездят. Того и гляди, задавят. Что-то важное? – скосив глаза, попытался высмотреть, что может быть важней поломойного вопроса.

– Нет, – сказал он и скомкал письмо.

– А если она родит? Ты видел у нее живот?

– И что? – он бросил бумажный шарик на пол, к рекламным листкам.

– А если она прямо тут родит? Давай ей денег дадим, да и….

– Ты человеку милостыню предлагаешь? – строго посмотрел на меня Кирыч, – Хорошая девочка. Пусть работает. Мы можем себе позволить.

– Девочка.

– Хоть будет кому окна помыть, – он поднялся с дивана и стал собирать бумажную кучу воедино, видать, собираясь отправит ее на помойку.

– Я и сам могу помыть.

– Когда ты мыл в последний раз? – взглянул на меня он.

Кирыч был прав. В нашем доме обязанности хоть и были распределены, но исполнялись без фанатизма. Появление Марка в числе сожителей, ситуацию лишь ухудшило – его стремление бесконечно, круглые сутки, удовлетворять свои собственные потребности, было настолько заразительно, что забытые в грязи окна были, наверное, малым злом.

– Какая муха тебя укусила? – спросил я, – Такой серьезный сделался, будто война началась.

Кирыч что-то ответил, но слов его я не услышал – на всю квартиру завыл и зачихал пылесос. Уборка шла полным ходом.

– А у нас проджект, – вместо приветствия сказал Марк, явившись уже вечером, когда блеск в квартире, поначалу слепивший, начал понемногу тускнеть.

– У кого у вас? – спросил я, полулежа на диване с бокалом испанского красного,

Вынужден признать: никогда еще у нас не было так чисто – такого не было даже после ремонта, когда мы с Кирычем трудились вдвоем не покладая рук. Наверное, поломойство – это тоже талант. У нас его нет, а у экзотической девочки Даримы он определенно был.

– У нас с Лизочкой.

– С Лизочкой? И какой?

– Сейчас не скажу, – торжествуя, Марк удалился в свою комнату и выкрикнул оттуда, – А ты котиков любишь?

– Я люблю только котов.

Вирус, как и Марк, пребывавший в отличном настроении, осторожно тявкнул. Если прячете кота, показывайте скорей – намекнул он.

– У Маси есть идея завести котика-лолликэтс, чтобы он отвлекал ее от депрессии, – сказал Марк. Вирус потопал к нему в комнату, надеясь, должно быть, что самый веселый из хозяев в своем кавардаке укрывает миленькую кошку.

Я не стал ерничать, с чего бы бездельнице Масе страдать от депрессии. Преимущество возраста заключается еще и в том, что ты выбираешь кратчайший путь к цели.

– Зачем здесь все эти люди? – крикнул я.

– Ай, – ответил Марк, – уже приезжали? Я просил их не приезжать пока, надо же посоветоваться. Вы какие любите обои, бледно-зеленые или бордо?

– Лучше скажи, чтов твоей постели делала моя жирная коллега?

– А она что, одна была? – Марк удивленно высунул голову.

– Что она там с мужиком своим делала, я, положим, могу догадаться.

– Ага, я так и думал, что ты обидишься.

У Марка талант подбирать чувствам неправильные глаголы. Чем бы я там ни булькал, обидой эта эмоция точно не была.

– Кирыч, – крикнул я, – а ты чего молчишь?

Он не ответил, за кухонными хлопотами ничего, должно быть, не расслышав.

– Ой, это смешная была история совсем, вери фанни, – Марк вышел из своей комнаты и, сложив ручки кренделем, встал в дверном проеме, – На фитнесе иду из раздевалки, такой весь он-вог, на велотренажер. Гляжу! Какие люди!

Вирус, усевшись у его ног, согласно гавкнул, словно и сам видел знакомую кучу жира, скачущую зайцем на беговой дорожке (или на чем там скакала Манечка?)

– Она теперь тоже за фигурой следит. Представляешь? Даже похудела. Я так ей и говорю.

– А ты ее прежде в трико видел, чтобы сравнивать? —я глотнул вина.

– Но я же вижу, – сказал Марк, полагая, видимо, что если он зарабатывает деньги, фотографируя для интернета фриков, то без труда разглядит любой утерянный грамм.

– А зачем ей теперь худеть? Завела себе заморыша – он ее и такой любить будет. Как тот мышонок – ту слониху.

– Страшный, да? – спросил Марк с азартом, на мой взгляд, несколько нездоровым. Пахло сплетней.

– А кто может быть красивым после Ашота?

– Ну, да.

– Чего-то я в этой жизни не понимаю, – сказал я и отпил еще вина, – А какого черта ты нанял беременную чукчу?

– Она – буряточка. Такая национальность.

– Да, по мне хоть марсианка.

– У нее была сложная жизненная ситуация. Даримке-тыковке работа нужна была, а Лиза ей платить не может, у нее денег нет – в библиотеке задерживают опять. Не понимаю, почему ты обижаешься? С Кирей не обижаешься, а со мной обижаешься, правда, Киря?

Ответа снова не последовало. Ужин был важней.

– Ей денюжки нужны, Даримке-тыковке, скоро же ребенок будет, а она одна. Ей музыкант сделал ребенка и уехал. Лиза мне как рассказала, у меня все сердце кровью облилось. Тыковке же надо деньги откладывать на черный день. Дети, знаешь, как дорого? Не могу же я человека бросить на произвол….