Как и Освальд, который расположился позади Бута и Уолберта. Он держал пистолет в правой руке, большой и черный, нацеленный в пол.

В два шага я приблизился к Освальду вплотную. Позабыв все, что знал о стойке Уивера и об «израильской» стойке с несколькими ее вариациями, я вдавил ствол в затылок Освальда и выдохнул: «Брось его».

Освальд дернулся и замер, почувствовав холодное дуло «чэмпиена» калибра 0,45.

Бут оглянулся. Обритая голова, грубое лицо, узкая полоска рта, тонкий костистый нос, глаза-щелочки для монет: автомат, торгующий смертью.

Я думал, что ситуация патовая, всем придется искать выход из этого тупика, а вот Бут так не считал.

Он застрелил Трумэна Уолберта.

Стрельба по листьям на расстоянии не готовит к необходимости выстрела в упор в голову человека. Стой Освальд хотя бы в двух футах от меня, я бы, наверное, выстрелил без малейшего колебания, но мы находились так близко, что до моих ноздрей долетал запах его лосьона, и я видел родинку на его шее. Он был не просто целью, а человеком, во многом отличным от меня, но в чем-то таким же, как я. И я колебался, не решаясь поступить с ним точно так же, как Бут поступил с Уолбертом.

Будучи профессионалом, мгновенно осознавшим мою неопытность, Бут начал разворачиваться ко мне, плавно, как танцор, его пистолет двинулся в мою сторону, когда убитый шериф еще падал на колени, чтобы потом завалиться набок.

И Освальд не бросил оружие, на него не подействовало дуло моего пистолета, приставленного к его голове, тогда как я, разумеется, выполнил бы такой приказ. Мое сердце стучало, как паровой молот, кровь шумела в ушах, и я знал, что Освальд в таких ситуациях соображает быстрее меня, лучше знает, как поступить. И пока Бут готовился взять меня на мушку, Освальд тоже повернул голову, чтобы взглянуть на меня, хотя дуло моего пистолета содрало кожу на его затылке.

Бут уже развернулся на девяносто градусов, его пистолет двигался по широкой дуге. И за долю секунды до того, как я увидел бы черное отверстие по центру ствола, в прихожей прогремели два выстрела. Одна пуля попала в плечо Бута, вторая – в шею. Он начал падать, когда шериф только-только лег на пол.

В том месте, где прихожая переходила в коридор, в воздухе курился дымок, а Пенни, сжимая в руках «чэмпиен», стояла в «израильской» стойке.

Освальд уже поднимал пистолет. Стрелять в меня, себе за спину, он не собирался, слишком сложно, но явно хотел уложить Пенни, отомстив за Бута.

Я выстрелил ему в голову.

То ли Освальда отбросило от меня, то ли я в отвращении его оттолкнул, но, уже в движении, он рефлекторно выстрелил, прежде чем пистолет вывалился из его руки.

Пуля миновала Пенни, зато полетели щепки от дверной рамы.

В ушах у меня звенело, от грохота выстрелов в столь ограниченном пространстве я на какое-то время оглох, привалился к стене у арки, мне в этот момент требовалась хоть какая-то подпорка, не сводя глаз с Бута, единственного, кто мог остаться в живых, поскольку у других мужчин головы разлетелись, как брошенный на землю арбуз.

Еще один дом, полный трупов, отделенный двадцатью восемью годами от первого, один мертвый хороший человек, но также двое очень плохих, никто ни для кого не стал невидимым, больше никаких чудес, и мой договор со Смертью разорван: теперь могло произойти все, что угодно.

Никто не отменял заповедь «Не убий», но самозащита – не преступление, защита невинных – благое дело, за это дают медали. Металлический привкус наполнил рот, запах сгоревшего пороха бил в ноздри, содержимое желудка поднялось к горлу, но мне удалось подавить рвотный рефлекс.

Бут оставался лежать на полу, но Пенни, осторожно подходя к нему, по-прежнему держала пистолет обеими руками. Ударом ноги отбросила его пистолет, обошла кругом, стараясь не наступать в кровь и на ошметки мозга, убедилась, что он мертв.

Я сунул пистолет в кобуру. Рука болела.

– Оставайся на месте, Майло! – крикнула Пенни, повернувшись к коридору на кухню. – Мы в порядке. Оставайся на месте.

В ушах у меня по-прежнему звенело, но слух уже вернулся. Пенни подошла ко мне, мы обнялись.

– Все в порядке? – спросил я.

– Нет. Я не хотела этого делать, никогда.

– Убей или умри, – пробормотал я. – Ты все сделала правильно, именно то, что и должна была сделать.

– Ты тоже. Господи, я дрожу с головы до ног, с ног до головы.

– Я действовал недостаточно быстро.

– Достаточно, – не согласилась она. – Уолберта все равно бы убили, ты не мог ничего изменить. Они пришли сюда, чтобы убить его. А потом устроить засаду, чтобы убить нас.

– Каким образом они узнали, что мы придем сюда? – спросил я, понимая, что она права.

– Как эти мерзавцы все узнают? Подумаем об этом позже. Мы должны выбраться отсюда. Запри парадную дверь, задерни занавески в гостиной, чтобы через арку никто не мог увидеть прихожую. Я протру кофейные кружки на кухне, протру все, к чему мы могли прикасаться.

Она торопливо скрылась в коридоре, а я, лавируя между трупами, добрался до парадной двери, стараясь не думать о влажных ошметках на полу.

Мои мокрые от пота пальцы соскользнули с барашка врезного замка, когда я попытался повернуть его не в ту сторону. Наконец я запер дверь на замок и рукавом протер барашек, чтобы не оставлять отпечатки пальцев.

Вроде бы помнил, что Уолберт, впустив нас в дом, сам закрыл дверь. Никто из нас ручки не касался, но на всякий случай я протер и ее.

Звон в ушах стих, но я услышал другой шум, доносящийся снаружи. К дому приближался автомобиль.

Я приподнял занавеску, закрывающую одно из узких, высоких окон у двери.

На подъездной дорожке, у крыльца, стоял темно-зеленый седан, на котором, скорее всего, приехали Бут и Освальд.

Из тумана появился черный «Хаммер», такой же грозный, как боевые машины пехоты, отталкиваясь от которых его и спроектировали. Он припарковался за седаном, горой возвышаясь над ним, водитель не заглушил двигатель, не выключил фары, обычные и противотуманные.

Двери открылись, как люки космического корабля, трое мужчин спустились на землю. Даже в тумане я сумел разглядеть, что один из них – Ширман Ваксс.

Нам противостояла организация, все так, и звалась она не Национальным обществом литературных и художественных критиков.

Ваксс держал у левого уха мобильник, и за моей спиной, в одном из карманов Бута зазвучала мелодия песни Рода Стюарта «Ты думаешь, я – секси».

Я отвернулся от входной двери, пересек прихожую, лавируя между трупами, лужами крови и ошметками мозга, и поспешил на кухню, тогда как телефон Бута зазвонил вновь.

На кухне Пенни посудным полотенцем полировала кофейную кружку, а Майло бумажным стирал отпечатки пальцев со стакана, из которого пил сок.