Тогда он решил подобраться с другого конца. Согласно его теории, племя покрывало территорию от Монгольского плато до пустыни Кызылкум, и он направился в Монголию.

Прикинувшись обычным туристом, приехал в Китай.

Чтобы не вызывать подозрений, ХК купил турпутевку. Турпоездка предполагала посещение Синьцзяна, провинции на северо-западе страны; ХК планировал отколоться от группы в Урумчи и пробираться к монгольской границе. На второй день им объявили, что поездки в Синьцзян не будет — так останется больше времени на знаменитые пейзажи, воспетые в живописи и поэзии.

Тургруппа села в поезд и поехала в какую-то деревушку на юге. Все дома были оклеены портретами председателя Мао. Ни у кого в деревушке не было «Сна в красном тереме»[112]. В деревушке вообще не было книг, а если и были, ХК не выдавали, где их найти. Ни жадеита, ни картин. Странное селение говорил он, все дети сплошь мальчики. Местные жители, похоже вкалывали как проклятые, однако в поле за деревней дети и родители запускали воздушных змеев, и ХК в жизни не видел змеев прекраснее. Они были ярко-красные, и на каждом портрет председателя Мао или два-три иероглифа, означающих какую-нибудь цитату из председателя Мао. На поле постоянно дуло, и огненные драконы взмывали в небеса, едва их выпускали из рук.

Он сомневался, что отыщет безмолвное племя, но, если не идти вперед, куда еще идти? Пока он спиной к Англии, ему неплохо, но он боялся, что, обернувшись к ней лицом, превратится в камень.

Он прикинулся больным, группа уехала, а он остался.

Однажды он стоял и смотрел, как над головой парят воздушные змеи, как мечутся в воздухе китайские иероглифы. Письменность здесь состояла из идеограмм, допускавших множество вербализаций, + у него создавалось впечатление, что люди здесь говорят как хотят, а письменность между тем парит у них над головами на воздушных змеях. Он наконец-то освободился от филологии. Он подумал Зачем мне исследовать потерянное безмолвное племя они же будут хранить безмолвие, даже если я к ним не приеду? Но что ему делать, если нечего искать?

Он наблюдал за людьми, запускавшими змеев, и увидел, что среди них бегает ребенок, у которого змея нет. Ребенок подбегал то к одной группке, то к другой, и отовсюду его гнали. Потом он пробежал мимо ХК. Ребенок хныкал, был весь покрыт язвами и не походил на прочих местных детей. ХК что-то сказал, и ребенок ответил что-то непонятное — видимо, на диалекте, решил ХК. ХК сказал еще что-то, и ребенок еще что-то ответил, и вдруг ХК показалось, что он понимает отдельные слова, но, значит, это тюркские слова, просто с китайскими интонациями странно звучат. Он сказал что-то тюркское, потом то же самое на каракалпакском и киргизском и уйгурском, и ребенок смотрел на него так, будто понимает. ХК спросил, нельзя ли повидаться с родителями ребенка, и ему сказали, что родителей у ребенка нет. Возможно, думал ХК, ребенок взялся из какого-то тюркского племени Синьцзяна или, может, из потерянного безмолвного племени, но какая разница.

Наконец однажды он в отчаянии вышел из деревушки и выбрался на обрыв над долиной. Долина была совершенно плоская, ярко-изумрудная. По ней вилась река, тоже плоская, как лента, тусклое серебро петляло туда-сюда. И из долины, разламывая эту зеленую плоскость, вырастали голые каменные горы, каждая как тысячефутовый валун.

Когда он туда добрался, небо посерело, клочья тумана цеплялись за скалы и недвижно парили над землей. Он в жизни не видал ничего страннее и прекраснее. Англия была далеко-далеко и все съеживалась, умерший Френкель и пеликан в университетском дворе совсем крохотные, Бодлианская библиотека, это кладбище жизней, — не больше почтовой марки. Ветра не было, но он видел, что клочья тумана шевельнулись, отплыли на пару ярдов. Ему хотелось сказать что-нибудь — он был так далеко. На ум пришло начало «Одиссеи». Одиссей не спас товарищей, как ни старался.

αὐτῶν γὰρ σφετέρῃσιν ἀτασθαλίῃσιν ὄλοντο,

νήπιοι, οἳ κατὰ βοῦς Ὑπερίονος Ἠελίοιο

ἤσθιον: αὐτὰρ ὁ τοῖσιν ἀφείλετο νόστιμον ἦμαρ[113].

Дураки, погубленные собственной опрометчивостью. Они съели коров бога Солнца, и тот отнял у них день возвращения νόστιμον ἦμαρ, подумал он, ностимон эмар, — как мне поступить, чтобы никогда не пришлось возвращаться? Съесть коров солнечного божества?

Ему конец, если он снова полезет в спичечный коробок.

Как мне поступить? спросил он.

Долина исчезла из виду. Ее скрыл туман, густой и белый, словно облако. Из облака торчали голые скалы. Небо прояснилось, будто расслоилась взвесь воздуха и мороси, и тяжелая морось густым белым туманом осела в долину, очистив воздух наверху. Скалы чернели в тени, и по кромкам черноты бежали блистающие полоски золота, каждая — точно луна, только-только пережившая новолуние. По вершинам гор расположились рощицы, против закатного солнца черные, и сквозь них сочилось жидкое пламя.

Я не могу вернуться, сказал он. Что же мне делать?

Он сидел, и внезапно поднялся ветер, и он видел, как в яростном потоке стелятся древесные ветви в вышине. Вдали зашумело — как будто закричала толпа народу, и, обернувшись + глянув вверх, он увидел, как в темнеющее небо взмывает гигантский дракон: лучшие деревенские мастера трудились над ним неделями + теперь змей улетел. Поле, где запускали змеев, было далеко, но в косом вечернем свете четко проступали силуэты: человек пять или шесть глядели на сбежавшего змея, чуть подальше кто-то стаскивал его с небес. Один поймал змея, другой сматывал бечеву.

И вдруг ветер подхватил змея; человек с бечевой споткнулся и вырвал его у товарища; и когда змей поплыл вверх, за ним помчался ребенок, вцепился в каркас. Крошечная фигурка держалась за змея, того проволокло по земле, а затем ветер подхватил его высоко в воздух, и бечева полетела за ним, не достать.

Водители змеев в молчании глядели, как ослепительно-красный дракон уносит ребенка. Он проплыл над ХК, а над обрывом его подбросило воздушным потоком.