На ферме он выглядел явно не на своем месте.

По сравнению с доктором Полаччи доктор Риордан имел для Кэти устрашающий вид. Даже от двери кухни, откуда Элли наблюдала за их беседой, она видела, как дрожит Кэти.

– Мисс Фишер, – представившись, начал Риордан, – меня пригласила сторона обвинения. Это означает, что все сказанное вами будет известно суду. Вам нельзя говорить что-то вне протокола, здесь нет конфиденциальности. Вам понятно?

Элли слушала, как Риордан расспрашивает Кэти о рождении ребенка, попросив рассказывать в настоящем времени.

– Он лежит здесь, – тихо сказала Кэти, – прямо у меня между ног.

– Это мальчик или девочка?

– Мальчик. Крошечный мальчик. – Она помолчала. – Он шевелится.

Элли почувствовала, как у нее пылает лицо. Она отвернулась, обмахиваясь ладонью.

– Он плачет? – спросил Риордан.

– Нет. Только, когда я перерезаю пуповину.

– Как вы ее перерезаете?

– Снаружи загона для отела у папы висят на гвозде ножницы. Их я и использую. И потом все оказывается в крови, и мне кажется, я никогда не смогу стереть ее. Я дергаю за конец пуповины и перевязываю ее… по-моему, бечевкой. Потом он начинает плакать.

– Ребенок?

– Да. Он начинает громко плакать, очень громко, и я пытаюсь прижать его к себе, чтобы успокоить, но это не помогает. Я качаю его и даю пососать свой палец.

Элли прислонилась к стене. Она представила себе этого слабенького младенца, уткнувшегося в лиф ночной сорочки Кэти. Представила себе крошечное личико, просвечивающие веки, и вдруг ощутила на руках эту тяжесть как некую утраченную возможность. Как в этом случае можно защищать чьи-либо действия?

– Извините, – объявила она, врываясь на кухню. – Мне нужен стакан воды. Кто-нибудь еще хочет?

Риордан бросил на нее неодобрительный взгляд. Элли сосредоточилась на том, чтобы, наливая воду, унять дрожь в руках. Отпив немного из стакана, она стала слушать, как ее клиентка рассказывает о смерти ребенка.

– Что происходит потом, Кэти? – спросил Риордан.

Искоса взглянув на него, Кэти покачала головой и вздохнула:

– Не знаю. Хотелось бы мне знать. Как бы мне хотелось! Но в какой-то момент я взываю к Богу о помощи, а в следующий момент просыпаюсь. Ребенка нет. – (Элли склонила голову над раковиной.) – Чудо, – добавила Кэти.

Риордан уставился на нее:

– Вы шутите, правда?

– Нет.

– Сколько времени вы проспали в коровнике?

– Не знаю. Думаю, десять-пятнадцать минут.

Психиатр сложил руки на коленях:

– В это время вы убили ребенка?

– Нет!

– Уверены? – (Кэти решительно кивнула.) – Тогда что же с ним случилось?

Никто еще не спрашивал Кэти об этом. Наблюдая за тем, как девушка ищет ответ, Элли поняла, насколько это было недальновидно.

– Я… не знаю.

– У вас должны быть какие-то соображения. Поскольку кто-то убил этого ребенка, но не вы.

– Может… он просто умер, – пролепетала Кэти. – И кто-то его спрятал.

Элли застонала про себя. Может быть, это подсознание Кэти делало добровольное признание.

– Думаете, случилось именно это? – спросил Риордан.

– Кто-то мог прийти и убить его.

– Вам это кажется вероятным?

– Я… я не знаю. Было еще так рано…

– Я бы сказал, середина ночи, – вставил Риордан. – Кто мог знать, что вы рожаете? – Он видел, как она бьется над вопросом. – Кэти, – твердо произнес он, – что случилось с ребенком?

Элли видела растерянность девушки: дрожащую нижнюю губу, набухшие слезами глаза, трясущуюся спину, – когда та качала головой, вновь и вновь отрицая свою вину. Элли ждала, что Риордан как-то попытается успокоить Кэти, но потом сообразила, что его симпатии на другой стороне. Ведь его пригласила сторона обвинения, и ему было бы неэтично успокаивать клиентку, раз его призвали с конкретной целью – помочь упрятать Кэти в тюрьму.

Элли приблизилась к своей клиентке и опустилась на колени:

– Как думаете, можно нам взять паузу на минуту?

Она не стала дожидаться ответа Риордана, а обняла Кэти за плечи, стараясь не обращать внимания на то, как девушка приподняла свой фартук и съежилась над ним, покачивая на руках, как ребенка.

Риордан захлопал глазами и заговорил страстным фальцетом:

– Во время смерти ребенка Кэти Фишер там не было. Возможно, ее тело было, но не сознание. Во время смерти ребенка она находилась в мысленной крепости, созданной чувством собственной вины. – Понизив голос до своего естественного тембра, он ухмыльнулся окружному прокурору. – Или что-то в этом роде.

– Неужели эта психоаналитическая чушь работает в суде?! – рассмеялся Джордж.

Риордан взял из вазочки, стоящей на столе, мятную конфетку:

– Пожалуй, мне нечего на это ответить.

– Ты уверен, что Хэтэуэй, заявив о невменяемости, думала о диссоциации?

– Уж поверь мне, это дизайнерская защита, адаптированная к неонатициду. С психологической точки зрения расхождения между рассказом Кэти и вещественными доказательствами можно объяснить либо диссоциацией, либо открытым враньем. И ты догадываешься, за какой из этих двух вариантов ухватится защита. Однако краткие эпизоды диссоциации не говорят о невменяемости, – пожал плечами Риордан, закинув конфетку себе в рот. – Другой аспект состояний диссоциации заключается в том, что стоит дать мисс Хэтэуэй большой кусок веревки – и она повесится. Ее эксперт никак не сможет доказать, что диссоциация была вызвана скорее психическим стрессом от родов, чем стрессом от совершения убийства. Это все равно что пытаться выяснить: что было раньше – курица или яйцо.

– Это может нас куда-нибудь завести, – ухмыльнулся Джордж и откинулся на спинку стула.

– Прямиком в тюрьму штата.

Джордж кивнул:

– Нам потребуется раскрывать какие-либо психологические особенности амишей?

– Зачем? – Вставая, Риордан застегнул пиджак. – Убийство есть убийство.

Когда он целовал ее, на них градом сыпались листья, покрывая его спину ярким бордо кленов и тусклым золотом дубов. На траве наподобие крыльев огромного черного ястреба была раскинута ее шаль, заменяющая одеяло. Адам принялся вынимать булавки из ее платья, и Кэти положила руки ему на плечи. Он осторожно втыкал каждую булавку в кору дерева, стоящего рядом, и она любила его за это тоже – что он заботится о том, чтобы потом она не испытывала неудобства.

Упал фартук, и распахнулось платье. Кэти в смущении закрыла глаза и почувствовала, как Адам склоняется к ее груди, раздвигая белье из тонкого хлопка. Она прижала его голову к груди, воображая себе, что он пьет из сосуда ее сердца.