Можно поговорить об этом, если ты не против.

Обнимаю тебя,

Сегодня годовщина свадьбы моих родителей. Сорок один год вместе – это заслуживает уважения.

Они захотели отпраздновать это событие вместе с нами. Эмме все еще нельзя вставать, так что мы решили собраться у нее. Лежа в длинном платье на кушетке в гостиной, она поглаживала свой живот так, словно это огромный хрустальный шар: никогда бы не подумала, что она всего лишь на седьмом месяце. Даже в том, что касается беременности, у нее всегда все получалось лучше, чем у остальных.

– Он так много двигался на последнем УЗИ! Акушерка сказала, что никогда подобного не видела, она думает, что это будущий футболист.

– Или танцор! – заметил брат.

– О, нет! – вмешался отец. – Все танцоры – гомики.

Я заметила, как в глазах Ромена и Томаса промелькнул ужас. Отец сделал паузу, и когда эти двое уже готовы были взорваться, разразился смехом, довольный своей шуткой.

– Вам повезло, Патрик, что я никогда не нападаю на тех, кто слабее меня, – осмелел наконец Томас.

В то время как отец готовился вспрыснуть это знаменательное событие шампанским, зазвонил мой телефон. Я вышла, чтобы поговорить, и оказалось, что это Натали.

– Я тебя не побеспокоила?

– Нет, я у сестры, мы празднуем годовщину свадьбы родителей.

– Ах вот оно что! Тогда я сейчас предоставлю тебе прекрасную возможность смыться оттуда.

– Даже не думай… Ты не поверишь, если я скажу, что сейчас я прекрасно провожу время?

Пока она кудахтала о чем-то, я вышла в сад и остановилась перед окном. Сквозь тонкие шторы я смотрела на сестру, так любившую всегда во всем перебарщивать, на маму, которая, наоборот, вечно что-то недоделывала, на отца, что постоянно был на коротком поводке у жены, на брата, которому не хватало уверенности в себе, – и меня вдруг охватила огромная нежность ко всем этим людям, полным разными, не всегда приятными особенностями, к этой «несовершенной» семье, к которой принадлежала и я. К семье, принимавшей меня такой, как я есть – напичканная недостатками.

– Мне нужно срочно прекратить лечение у психотерапевта, иначе он превратит меня в сентиментальную барышню.

– Да нет, можешь продолжать, у тебя еще есть над чем работать! – усмехнулась Натали.

– Да ну тебя к черту! Кстати, а что ты звонила-то?

Она хотела обсудить со мной вечеринку-сюрприз на день рождения Жюли. Несколько минут мы поболтали, как лучше устроить ей эффектный «нежданчик» – наше фирменное блюдо, после чего я вернулась в гостиную.

Ко времени подачи десерта мама уже была слегка навеселе. Слегка – мягко сказано. Если точнее, она пропиталась алкоголем, как губка после затопления квартиры соседями. Когда она принялась стучать – слишком громко – ножом по бокалу, мы все слегка забеспокоились.

– В связи с последними событиями я кое-что поняла, – произнесла она удивительно ясным голосом. – Уже очень долго я скрываю от вас правду с целью вас защитить. Но думаю, что это возымело скорее обратный эффект…

У Томаса запершило в горле.

– Пойду-ка выкурю сигарету, – сказал он, вставая.

Мама сделала знак, чтобы он сидел на месте.

– Ты можешь остаться, Томас, я не возражаю.

– А потом, глупо было бы начинать курить в тридцать лет, – добавил Ромен.

Томас снова сел. Мама продолжила:

– В моей жизни всегда была только одна мечта: быть хорошей матерью. Я подождала, пока вы втроем пойдете в школу, и продолжила учебу, чтобы стать акушеркой. Я всегда старалась, чтобы у вас ни в чем не бывало нужды, и, главное, я всегда стремилась вас от всего оберегать. Мне хотелось как можно дольше скрывать от вас темные стороны жизни. Хотелось видеть вас счастливыми.

Она икнула. Я взглянула на брата, глаза его горели ожиданием.

– Двадцать лет назад у меня была тяжелая депрессия. Мне неизвестна точная причина этого, но я на месяцы была выбита из колеи, перестала справляться со всем на свете: с домашними делами, работой, детьми, отцом, который не переставал пьянствовать; я вдруг поняла, что не справляюсь с ситуацией совершенно. Мало-помалу я потеряла вкус ко всему, стала нетерпимой к другим, превратилась в другого человека.

Она прервала речь, отхлебнула глоток и продолжила. Никто из нас не шелохнулся, из страха, что порыв ее угаснет.

– Однажды утром, когда мы ехали в школу, вы затеяли какую-то ребячью возню в машине. И внезапно я почувствовала, что у меня бешено забилось сердце. Я отчетливо увидела, как я круто поворачиваю руль и направляю автомобиль в глухую стену тупика. На самом деле увидела. Не знаю, как мне удалось тогда с этим справиться, не поддаться искушению. В тот день я не пошла на работу, вернулась домой и сразу все рассказала вашему папе. Мы много над этим размышляли и приняли единственно верное в таких случаях решение. Вам я оставила записку, поскольку мы решили скрыть от вас мое состояние, чтобы вы не волновались, и провела в больнице около года. Новости о вас мне регулярно сообщал папа, мне вас страшно не хватало, но я имела твердое намерение окончательно поправиться, чтобы не представлять для вас опасности, когда вернусь.

Она снова сделала паузу. Тишина стояла такая, что было слышно, как она сглатывала слюну.

– Я не жалею, что тогда я на время от вас ушла, думаю, иного выхода и не было. Но мне стоило сказать вам правду. Людям чаще легче принять то, что они знают, чем то, что от них прячут. Желая вас уберечь, я сделала прямо противоположное. И во мне навсегда сохранилось чувство вины за то, что я когда-то пыталась разрушить семью.

Отец обнял ее за плечи.

Брат, сестра и я напоминали восковые статуи.

Я часто размышляла, где находилась мама весь тот 1995 год. Чего только я не передумала: что она ушла к другому мужчине, что у нее какая-то болезнь, что она нас всех разлюбила, что стыдилась моей полноты. Мне кажется, я простила бы ей любой из этих сценариев, если бы знала его. Но незнание оставляло полную свободу воображению. В голове ребенка чувство вины нередко обращается в устойчивый комплекс. И это чувство вины способно произвести страшное опустошение.

Мне захотелось сказать маме, что я нисколько на нее не сержусь. Она поступила так, как смогла, что она все равно самая лучшая мама на свете, что она имеет полное право на существование с теми картами, которые ей достались при раздаче. Хотелось сказать, что она не виновата в том, что семья получилась настолько разобщенной. Но все, что мне удалось тогда, это громко разрыдаться. Печаль, слишком долго остававшаяся взаперти, в конце концов вырвалась наружу в виде потока слез, я просто была пароваркой в самом конце программы. Все смотрели на меня: я пыталась справиться с дыханием, но ничего не получалось. Тогда, чтобы все успокоились, я проговорила между двумя громкими всхлипами: