— …проверь — живая?

— Пошёл на х…й.

— Проверь, говорю!

— Как её проверишь?!

— Пальчиком пошали в штанишках — очнётся. Умеешь?

— Пальцем нет.

— Ну и мудак.

Катя почувствовала, как кто-то расстёгивает на её груди плащ. Она откинулась на сидении, открыла глаза, спросила:

— Куда вы меня везёте?

— О! Оживела! — обрадовался водитель. — А говорил — не умею. — И повернувшись через плечо, долго смотрел на Катю. — На свидание везём, не боись, рыженькая. Любишь свидания-то? Лю-ю-бишь. Все вы это дело любите, только целок из себя строите. Щас приедем — посвиданькаемся, довольная будешь, обещаю.

— Вперёд смотри, дриппер.

— О! Ревнует Мудякин. Влюбился. Он у нас влюбчивый — с утра сегодня ещё никого не любил, застоялся. Да, Вань?

— Сглотнё-ё-шь!!!

Шофёр заржал.

В кармане плаща заиграл телефон. Катя хотела достать трубку, но сидящий рядом Мудякин перехватил её руку.

— Тихо сиди. Не дёргайся.

Какое-то время ехали молча.

Она посмотрела в окно, мимо проплывали мутные, подстриженные под одну гребёнку многоэтажки.

Очевидно, проезжали через какой-нибудь спальный район Москвы.

Запоминать дорогу было бесполезно: Катя и центр-то знала плохо — так, Красную площадь, Тверскую, Арбат ещё да несколько улочек вокруг ВГИКа.

Думать ни о чём не хотелось.

По вискам стучали молотком, рвотные позывы комками подступали к горлу.

Ей казалось, что она не спит, но резкий мужской голос заставил её вздрогнуть.

— Слышь, рыжая, тебе говорю. Приехали. Развалилась.

Они шли долгими грязными коридорами — ноги то и дело обмякали, сопровождавшим её амбалам приходилось проявлять непривычную для себя галантность.

— Не ложись, тёлка, рано ещё. Щас придём. Потерпи. — И ржание.

После вонючей коридорной темноты комната показалась Грановитой палатой (Катя была там недавно — искусствоведка всем курсом водила их в прошлом месяце в Кремль): две огромные хрустальные люстры, сверкающий каток пола из набранного паркета, диваны, кресла, на стенах картины… За гигантских размеров письменным столом, заставленным малахитовыми предметами, терялся восточного типа черноволосый бледнолицый человек.

Как только за сопровождавшими Катю амбалами захлопнулась дверь, человек этот поднялся, вышел на середину комнаты и заговорил с лёгким кавказским акцентом.

— Меня зовут Александр. Надеюсь, мои сотрудники не очень вас угнетали? Они без университетского образования, о хороших манерах знают понаслышке. Но в своём деле профессионалы, смею вас заверить, за это и держу. Садитесь, пожалуйста, я вижу, дорога вас утомила.

Он придвинул Кате кресло, сам сел неподалёку на диване.

— Кофе? Чай? Сок? Может быть, что-нибудь покрепче? Не стесняйтесь, я с удовольствием разделю с вами компанию.

Катя молчала, не мигая глядя на черноволосого Александра. Тот по-отечески добро улыбнулся.

— Ну хорошо, нет — так нет. Я, собственно, вот почему попросил вас о свидании. Не далее как вчера — если что-нибудь не так — тут же меня остановите — вы на вечеринке у Светланы Павловны Нежиной, устроенной в память о вашем общем с ней знакомом Кораблёве Дмитрии, заявили во всеуслышание, что тот якобы жив. Чем повергли собравшихся в некоторое, мягко говоря, недоумение. Так? Скажите, на чём основано это ваше заявление, можете ли вы каким-либо образом подтвердить его или это всё только на уровне предположений? — Он выдержал паузу, и поскольку Катя молчала, продолжил. — Я бы никогда, поверьте, не позволил себе удручать вас неприятными вопросами, но дело в том, что Кораблёв Дмитрий подозревается в совершении тяжких преступлений, он разыскивается правоохранительными органами, и вы могли бы, за вознаграждение, разумеется, и немалое, можете мне поверить, могли бы помочь следствию. Ведь наобум, согласитесь, ради красного словца такие заявления не делаются. Речь идет о жизни человека. Или его смерти. Так ведь? Что подвигло вас на это признание? Не отмалчивайтесь, Екатерина, вы действительно можете помочь обезвредить опасного преступника и обеспечить свою жизнь на многие годы вперёд.

Он замолчал.

Катя по-прежнему не издавала ни звука, только до побеления сжимала кулаки, скрипела зубами и громко сопела.

Лёгкое подобие улыбки, до сих пор блуждавшее на губах чернявого Александра, неожиданно исчезло.

— Я опираюсь на ваши же слова — ничего нового от вас не требуется. Вы сказали, вам известно о том, что Кораблёв жив, от милиции. Так? Ответьте, так или нет? Ну хорошо. От кого конкретно? Кто послал вас к Нежиной? Что вам ещё известно? Где в данный момент находится Дмитрий Кораблёв? Где? Не могу поверить, что вы этого не знаете. Где? Где?!

Следующее «ГДЕ?!!» прозвучало так, что хрустальные подвески на люстрах мелодично зашевелились, а бледное доселе лицо хозяина Грановитой палаты обрело пунцовый оттенок.

Катя зажмурилась. Подумала, вот и всё, сейчас начнутся пытки, а она не может терпеть, даже когда берут кровь из пальца, не говоря уже о зубной боли. Только под наркозом. Попросить что ли общий наркоз? Жаль, что Мерин никогда не узнает, какая она Космодемьянская.

Между тем никаких раскалённых утюгов и игл под ногти не последовало. Обретший первоначальный белый цвет лица черноволосый человек поднялся с дивана, сел за свой необъятных размеров стол и занялся, по всей видимости, неотложными повседневными делами.

«Конечно — это бандиты, тут и гадать нечего, а никакие не следователи. — Катя разжала кулаки: пальцы затекли и теперь пронзались колючими искрами. — Сева предупреждал: никому, и она, молодец, молчит.

Но как они её вычислили? Откуда узнали, что она была у Нежиной, да ещё почти дословно — что говорила? Вот это загадка».

_____

Не дозвонившись по Катиному мобильному телефону, Мерин набрал номер общежития.

— Будьте любезны, если вас не затруднит, не сочтите за труд позвать из 17-й комнаты Елину Екатерину. Очень нужно.

В трубке помолчали.

— Не сочту. Буду любезна. Не затруднит, раз нужно.

Мерин выругался про себя, что это он, совсем что ли спятил, в самом деле? Не хватает только «отнюдь» и «вашими молитвами».

Ответ его расстроил: «Нет дома. С утра с самого. Плохо глядишь, коли очень нужно».

Он набрал Петровку.

— Анатолий Борисович? Мерин. За мной заехать надо. Не на метро же. И никаких разговоров, заезжайте.

Трусс разинул было рот, но всё же спросил:

— Не можешь говорить, что ли?

— Разумеется.

— Брать будем?