Но, видимо, где-то в самой глубине сознания затаилась родовая инфекция, терпеливо дожидаясь своего часа для взрыва, если очередное помутнение разума опять с неудержимой силой толкало его на столь откровенно необдуманные поступки.

Руки дрожали, кнопки телефона-автомата сливались в один мутный квадрат.

Прошло немало времени, прежде чем он услышал в трубке басовитый мальчишеский голос: «Да, я слушаю. Слушаю. Кто говорит?»

«Детский сад какой-то, — подумал Аликпер Рустамович. — Или не туда попал, или врёт мобильник этой рыжей б…ди».

— Мне нужен Всеволод Мерин.

— Да, это я. Слушаю вас.

Турчак почувствовал, как у него вспотели ладони. Он зажал нос пальцами, начал негромко:

— Я буду краток. У меня находится ваша знакомая Екатерина Елина. Через час после выполнения моего условия она будет свободна. В противном случае она исчезнет. Вот моё условие: ровно через десять минут при следующей связи ты мне сообщаешь о местонахождении Дмитрия Кораблёва. Сейчас четырнадцать двадцать две. Варианты исключены.

Он швырнул трубку, на рычаг.

Звонок анонима застал Мерина в лифте дома Светланы Нежиной и спутал все карты.

На провокацию это мало тянуло, тем более что номер его мобильника могли узнать только через Катю.

Значит Катя действительно в опасности и надо немедленно что-то предпринимать.

ЧТО?

Значит Кораблёва никто не увозил из квартиры на Лесной улице, он, вопреки утверждениям Нины Щукиной, ушёл оттуда самостоятельно. КУДА? И КАКИМ ОБРАЗОМ?

Значит избили Кораблёва не те люди, которые подставляли его под убийства.

КТО?

Значит Кораблёв кому-то нужен живым, иначе его убили бы вместе с Виктором Щукиным.

КОМУ?

Десятки подобных «значит» в доли секунды промелькнули в меринском сознании, но ничто, кроме — «Через десять минут она исчезнет» — не могло заставить его мозг начать воспринимать происходящее.

Он выхватил из внутреннего кармана трубку мобильного телефона, нащёлкал Петровку.

_____

Анатолий Борисович Трусс занимался своим любимым делом: неспешно, с допустимой долей иронии беседовал с задержанным, участие которого в преступлении было ему заранее известно, а доказательство виновности (в данном случае в виде аудиокассеты) приятно наполняло чувством снисходительного превосходства. Перед ним сидел типичный, как их называли муровцы, бык: накачанный, татуированный, за плечами которого — можно на что угодно спорить — не одна ходка — уголовник. «Колоть» таких, не имея на руках, опять же по выражению сыскарей, «веских отпечатков» — что ссать против ветра: неприятно, но приходится. А тут — санаторий, тёплый клозет с подогретым полом — не хватает стакана «Смирновской» и бочкового огурчика.

Он уже рассмотрел мятый, в жирных пометах паспорт на имя Алексея Петровича Чумакина, сличил неохватную физиономию его владельца с маленькой, замазанной чернилами фотографией — что-то смутно знакомое промелькнуло в памяти — надо проверить розыск — задал пару ни к чему не обязывающих вопросов.

Добродушный с виду увалень отвечал охотно, обстоятельно, даже позволил себе улыбнуться, когда Трусс, как бы между прочим, поинтересовался его «девичьей» фамилией.

— Это как?

— Ну — как, как. Как отца-то фамилия?

— Чумакин, как.

— Точно?

— Ну.

— Ладно, верю. Жив отец? — Ответ последовал не сразу.

— Помер.

— Давно?

— Лет пять.

— Ясно. Мать?

— Что мать?

— Жива?

— Живая.

— Не женился чего?

— А зачем?

— Тоже верно. Работаешь?

— Сторожем.

— Хорошая халява. Через двое на третьи?

— Чего?

— Сутки.

— Нет. Ночь работаю, ночь отдыхаю.

— Сурово. Платят хоть нормально?

— Да вроде.

— Это хорошо. А сторожишь…

Треск мобильника прервал его на полуслове. Он в сердцах схватил трубку, горькой улыбкой пригласил собеседника к сочувственному пониманию: не дадут поговорить по душам, суки, да?

— Трусс слушает.

Какое-то время выражение его лица не менялось и только хорошо знавшие Анатолия Борисовича люди смогли бы уловить признаки постепенного возникновения в глазах некоего, присущего всем охотникам нездорового азартного блеска: Мерин сообщал о звонке анонима, дело осложнялось, надо было предпринимать что-то кардинальное, иначе можно не успеть.

Так и не проронив ни слова, он отключил телефон, откинулся на стуле, похрустел сцепленными пальцами. Закурил.

— Я говорю — что сторожишь-то, не секрет?

— Нет. Секрет.

— Не понял: да или нет?

— Секрет.

— Ясно. А теперь, — Трусс заглянул в лежащий на столе паспорт, — Алексей Петрович… или как там тебя? Не слышу. Ладно, подождём. Так вот, теперь слушай сюда, как говорят в Одессе-маме. Смешной город. Бывать не приходилось? Ну — правильно, помолчи пока. Я поговорю. Но учти — не долго. Я больше слушать люблю.

Анатолий Борисович встал из-за стола, неторопливо прошёлся по кабинету, ещё раз отметил про себя необъятность размеров посетителя, подумал — будь сейчас на его, Трусса, месте хоть Майк Тайсон — справиться в одиночку с этим орангутангом тому удалось бы разве что путём откусывания уха.

Он вернулся на своё место. Голос звучал очень расстроенно.

— Чумакин, мне сейчас сообщили — ты в розыске? И не Чумакин ты, и не Алексей Петрович. Это правда? Как тебе не ай-я-яй? Почему не пришёл с повинной? А-а-аа, ты небось, подумал — когда найдут — статья может потянуть на пожизненное? Подумал? Хорошо ещё — вышку отменили, хотя неизвестно, что лучше. Не согласен?

Он, не мигая, смотрел на своего визави.

Тот, напрягшись бугристым телом, мучительно силился понять причину столь разительного изменения настроения ненавистного мента. Казалось, ещё немного — и пудовые гири его безмятежно покоящихся на коленях кулаков найдут себе достойное применение.

Трусс, звериным чутьём уловив, что его ни на чём не основанный, спонтанно родившийся блеф счастливо угодил в хорошо унавоженную почву, продолжал ковать горячее железо.

— И потом — что значит — найдут? Тебя уже нашли: вот он ты. Верно? И искать не надо: заходи и бери под белы руки. Человек ты опытный, тёртый, в мокроте по колено, пугать тебя — не запугаешь, всего повидал. Бить — можно, конечно, никто за это не осудит, ты наши законы знаешь: их нет. Но и это себе дороже: убьёшь, а толку — ноль. Я тебе вот что предлагаю.