— Здавствуй, сынок. Нашел таки батю. Приехал, родной ты мой.

— Здравствуйте, Валентин, извините не знаю как по батюшке.

— Для тебя, Валя, Валя. Так меня и батяня твой звал. Пусть и для тебя буду Валей.

— Да неудобно, как-то. Не по возрасту.

— Ну не хочешь просто Валей, зови дядя Валя, дядя Валентин. Как удобнее. Ведь для меня батя твой словно родной отец, сделал пожалуй — не меньше. Вот и выходит, что вроде как родственники мы с тобой. Я тебя… сынком назвал…. Не обидился?

— Зови, дядя Валя, не обижусь. — Ответил я и назвал свое имя.

— Давай, заходи, нечего на пороге стоять. Сейчас службу закончу по такому поводу, да сварганим с тобой чего-нибудь покушать.

Валентин пропустил меня вперед и вошел следом в помещение штаба. В свежепобеленой, с наведенными все той же шаровой краской панелями, комнате, перегораживая ее пополам, стоял дубовый, моренного дерева барьерчик на точеных столбиках. На отгороженной половине находился массивный двухтумбовый письменный стол, затянутый зеленым сукном, с лампой под зеленым абажуром, чернильным прибором, пресспапье с заправленной розовой промокашкой, журналом дежурств, старым полевым телефоном в кожаном футляре с откинутой ручкой индуктора. На вешалке, аккуратно распятая на плечиках, весела опрятно отглаженная шинель с мичманскими погонами. Инструкции в рамках и красный огнетушитель украшали стены.

— Сейчас, отметочку поставлю в журнале. Вот так. Дежурство сдал. Свободен. — Снял расправил и положил на журнал дежурств повязку. — Морской порядок он и в нашей богадельне порядок. Если не поддерживать, свихнуться можно. Но если следовать и не очень вдумываться, то какая разница? Служба она служба и есть.

Отстегнул пустую кабуру и спрятал в стол.

— Ну, вот и все на сегодня.

— А где же сменщик?

— Да он уже почитай с месяц в госпитале отлеживается. Пристарок, вроде меня. — Подумал и уточнил. — Пожалуй, постарше будет. Радикулит замучил.

— Вот уже три года пожалуй, как друг дружку сменяем. Служба… Вздохнул он. Доживаем с короблями свой век. И на том спасибо. Довольствие, жилье. Что еще бобылю надо? — Он опять горько вздохнул, казалось готовый заплакать от такого нерадостного завершения жизни. Но сдержался. Посмотрел на меня и улыбнулся. — Вот и радостные моменты случаются. Ты приехал — праздник! Я уж и не надеялся. Ходили тогда слухи, что мол родился у командира сынок. Но никто четко не знал. Мы то довоевывали долго. В Норвегии закончили войну, за границей. Какое-то время там базировались. Потом вернулись в Союз, на новое место. Заново строились. Когда смог приехать, оказалось, что часть твоего отчима на Восток перебросили. Здесь почти никого не осталось. Вот так. Снимай плащ, майор. На тремпелек повешу. Чтобы не мялся. Дай посмотрю. О, герой. И орден боевой, как у отца. Это похвально. Высшее образование. Майор. Авиатор. Ну, это в отчима. Тоже неплохо. Не моряк, конечно… Нет, нет, совсем не плохо.

Дядя Валя открыл дверь и поманил за собой. Мы оказались в небольшом чистом коридорчике с полом, покрытым красным линолиумом, с вмонтированными в стены корабельными дверями. Совсем как на боевом корабле.

— Вот, сами сделали, — Похвалился. — Не даром полжизни боцманами на флоте прослужили.

Он помолчал. Постоял несколько секунд перед дверью, открыл задрайку и шагнул через камингс. — Прошу в каюту, сынок.

Это действительно оказалась каюта. Видимо на ее обустройство пошли детали капитанской каюты старого корабля из бухты. Может и не одного. Единственное отличие состояло в отсутствии иллюминатора. Вместо него имелось обычное с покрашенной под броню рамой окошко, зашторенное, корабельными на растяжках, шторками вместо занавесок.

— Располагайся. Желаешь на койке, или в кресле.

Я предпочел вращающеея кожанное кресло, стоявшее подле письменного стола.

— Ты посиди, погляди телевизор, полистай журнальчики, газетки. — Он показал на тумбочку с довольно новым Электроном, на книжные полки.

— Детей, жены нет, тратить деньги не на кого… Читаем как другие жили, живут или жить собираются. Ты посиди, не скучай, я сейчас соображу на камбузе такое — пальчики оближешь.

Валентин переоделся в старенький синий китель без погон, служивший ему домашней курткой и вышел в коридор.

Оставшись один, раздвинул шторки на окне и понял почему даже днем старый боцман предпочитал жить при электрическом свете. Домик стоял прямо на берегу бухты и полоска земли между чертой прибоя и стеной не просматривалась из окошка. Раньше, когда дом был молодым, в бухте кипела жизнь флота и окно показывало другую картину, но сегодня сквозь стекло виднелась только стоячая вода затона и гниющие в ней корабли. Казалось, что и сама каюта расположена на палубе одного из этих позабытых во времени кораблей. Пейзаж наводил тоску даже на случайного зрителя вроде меня. Что уж говорить об обитателе каюты, день за днем вынужденного наблюдать один и тот же безрадостный вид.

Пока осматривался вернулся дядя Валя, застелил стол чистой льняной скатертью, поверх положил прозрачную тонкую клееночку, расправил складочки, пригладил ровненько тяжелой ладонью. Из стенного шкафчика достал и расставил тарелки, чашки. Солидные, тяжелого фаянса, белые с синим, под цвет флага. Стаканы в подстаканниках изукрашенных якорями и звездами. Исчез снова и вернулся с пузатой бутылкой. — Ром. У мариманов разжился, что в загранку ходят.

Выставил нарезанный толстыми ломтями белый пышный хлеб. Объяснил, — Из морской пекарни. Пайковый. На гражданке такой не пекут.

Вышел и вернулся уже окончательно, осторожно неся перед собой за ручку обернутую полотенцем черную сковороду, шипящую и брызгающую чем-то горячим, истекающую ароматом жаренной картошки, колбасы, лука. Водрузив шваркающую сковороду на подставленную тарелку, гордо провозгласил, — Фирменное блюдо. Яишня по-боцмански. Понравится — изложу секретный рецепт.

Разлил по стаканам ром. Точно на высоту трех пальцев от донца. — Сто грамм. Фронтовая норма. Помянем.

Стоя выпили, помянули отца, мать, погибших и умерших хороших людей. Затем выпили за живых ветеранов.

Ели знатную яишню, состоящую из резанной вареной картошки, ломтиков сала, кусочков колбасы, колец лука залитых и перемешанных с яйцами, прожаренных и политых сверху томатным кетчупом.

— За тебя, дядя Валя. — Поднял я стакан с ромом.

— Нет. За меня не надо. Не заслужил я, чтоб за меня пили. Кушай лучше яишню.

— Ну нет. Я за тебя выпью. За то, что воевал и служил достойно, что сберег память об отце, что могилку его обустроил, не покинул в тяжелые годы. Когда другие отвернулись, оболгали. — Встал и выпил.

Боцман отодвинул свой стакан, отложил вилку, откинулся как от удара на спинку стула.

— Эх, сынок. Надеялся, старый дурак, думал ничего ты не знаешь. Не хотел на эту тему говорить, да прийдется. Что тебе известно?

Я достал из портфеля папку с документами, вырезками газет.