Имя генерала Герхарда фон Дрейнера принадлежало к одной из старинных графских фамилий. В 1918 году Дрейнер служил в германской нефтяной фирме и попал в Польшу и Румынию. Там он завязал дружбу с американскими бизнесменами. В 30-х годах он приехал в США. Доверие к нему за океаном было велико – он стал секретным экспертом американской армии и, таким образом, превратился в двойного агента: германскому генштабу поставлял данные о секретных военных мероприятиях США; американской разведке передавал секретные сведения о вооружении и обучении гитлеровской армии. На родину Дрейнер вернулся накануне войны, в 1938 году, и поступил в генштаб.

Дрейнер резко возражал против войны на Западе, а когда война все-таки началась, ушел из генштаба.

После гитлеровского нападения на Советский Союз Дрейнер командовал отборной 116-й танковой дивизией «Гончая». Армия Холлидта, в которую входила дивизия, была разбита частями 3-го Украинского фронта. Головорезы «Гончей» не раз с позором бежали с поля боя. Как объяснял Дрейнер однажды в рапорте Холлидту, солдаты и офицеры 116-й дивизии «двинулись в том направлении, куда их вел инстинкт». Больше всего подверженным «инстинкту» оказался командир дивизии Дрейнер – он бросил своих солдат, вооружение, штабные документы и бежал в тыл. Холлидт приказал ему сдать командование дивизией другому и представить в главную квартиру объяснения, возникло дело «о самовольном оставлении командиром 116-й моторизованной дивизии графом фон Дрейнером занимаемых им позиций». В своих рапортах Холлидту и командиру 30-го корпуса Фреттер-Пико генерал Дрейнер писал: «Все в целом можно приравнять к такому случаю, когда солдата сначала лишили ног, чтобы он не мог больше двигаться, а затем рук, чтобы он не мог больше драться, и, наконец, заткнули ему рот, чтобы он не мог призывать и приказывать. Эта жалкая беспомощность перед катастрофой приводит каждого, над кем бы такая катастрофа ни разразилась, все равно офицер он или солдат, в состояние шока».

Кое-как уйдя от расплаты за трусость, Дрейнер отсутствие храбрости как в себе, так и у своих подчиненных возместил затем свирепостью: убивать стариков и детей, мирных безоружных людей оказалось занятием и нетрудным и выгодным. О Дрейнере заговорили, и одно время он очутился в приемной Гитлера в качестве его военного адъютанта и советника. Однако на новом месте дела генерала пошли неважно: вешать и расстреливать он тут никого не мог, удивить фюрера никакими, самыми неожиданными проектами массового уничтожения людей он был не в состоянии – у Гитлера фантазия была богаче; в военных же его советах особой нужды не ощущалось: другие генералы до него и за него разработали планы ведения войны с Россией и «уничтожения азиатских орд». В соответствующий момент Дрейнеру удалось ретироваться, и он снова появился в 116-й дивизии. Однако «шок», полученный им на фронте ранее, не прошел – полководца из него не получилось.

Но вот кончилась война, открылись ворота тюрем и концлагерей, народы заговорили о наказании военных преступников, и Дрейнера посадили на целых двадцать лет за каменные стены каземата: ему вспомнили виселицы и расстрелы заложников. Это могло быть концом карьеры и жизни. Но не успел еще Дрейнер испугаться и хотя бы в помыслах отрешиться от мирских дел, как в его камере появились из-за океана представители тех, кто сотрудничал с ним на протяжении многих лет. Двери камеры распахнулись. Но теперь Дрейнер не скулил и не спешил бежать из тюрьмы, он снова «работал» совместно со своими старыми друзьями. И основное задание, над которым ему пришлось потрудиться, Дрейнеру было передано от имени Прайса-младшего. Дрейнер забыл об «инстинкте», когда-то приведшем его под суд. Свойственные прусскому юнкеру надменность и чванство, а также сознание, что Прайсы в нем нуждаются, пробудили в бывшем адъютанте Гитлера высокомерие и наглость, качества, как известно, присущие в первую очередь именно трусам. Вот и теперь, услышав о том, что он «досрочно»-освобождается из заключения, Дрейнер брезгливо скривил губы и произнес:

– Благодарю… Мое пребывание в тюрьме слишком затянулось.

Демонстранты шли по улице мимо тюрьмы. Отчетливо слышались лозунги, которые выкрикивали рабочие:

«Долой ремилитаризацию!»

«Янки, убирайтесь домой!»

Функ, казалось, был потрясен.

– Германия, я не узнаю тебя! – патетически восклицал он, стоя у окна.

Прайс недовольно и резко бросил ему:

– Но вам придется иметь дело именно с такой Германией. Тут уж ничего не поделаешь… – Он обратился к Дрейнеру: – Покажите!

Тот подошел к стене и быстро повесил большой белый лист – это была карта, выполненная от руки. На белом поле зловеще лежали жирные, черные, непомерно большие стрелы.

Карта испещрена знаками и надписями:

Дрейнер пояснил:

– Днем «икс» в приказах Гитлера назывался день внезапного нападения. По привычке я сохранил старую терминологию.

Прайс и Функ приблизились к карте.

– Это ваше дело, – пробурчал Прайс. – Но вот сроки надо сжать. Семнадцать дней до Варшавы очень долго… Кстати, у вас отправная точка Берлин, а сколько же времени потребуется на то, чтобы отсюда добраться до Берлина?

– Это в компетенции генерала Келли, – сказал Дрейнер.

– Ну а где же «план Дрейнера»? – спросил Прайс. Дрейнер подал запечатанный портфель.

– Здесь. Но истинным автором этого плана являетесь вы, сэр. – Дрейнер говорил по-английски безупречно, хотя и несколько медленно.

– Этот сверхсекретный план, – ответил Прайс, – ваш. Вы его создали – и никто другой. Я сегодня же изучу его в деталях… Кого вы думаете привлечь к выполнению плана?

– Германа Гросса, конечно, – вмешался Функ, который был в курсе плана Дрейнера.

– Но он может и не согласиться… И тогда он разоблачит нас, – заметил Прайс.

На губах Функа появилась насмешливая улыбка:

– Мы и не собираемся посвящать Гросса в наши дела… Это не обязательно… Герман Гросс, сам о том не ведая, уже работает над претворением «плана Дрейнера» в жизнь.

Прайс удивленно поднял бесцветные брови:

– Я всегда говорил, что немцы отличные организаторы, – и направился к выходу. – Теперь создайте армию и тогда с богом – опять на Восток! – бросил он и, по-видимому вспомнив изречение из библии, по-своему перефразировал его: – «Кто убоится крови своей, да преклонит колени свои перед нами и положит знамена свои к ногам воинов наших».

Генералы Келли и Гаррис переглянулись.

– А если не преклонят и не положат?.. – с тревогой шепнул Келли и поспешил вслед за Прайсом.

По радио опять передавали сообщение об Ильзе Грубер.

– Как ты думаешь, Боб, кого из нас двоих он стережет? – спросил капитан Гейм, с наслаждением растянувшись на траве.