Н-да, повезло, что и говорить. Не успел. А еще бы день-два, и, кто знает, пуля в череп и адью, Никита Жуков, бывшая звезда большой эстрады. Съездил отдохнуть…

– Если он собирался жениться на Танечке, тогда зачем ее ударил? – спросила Марта. – Там, в доме.

– Да не бил он ее, – подал голос Степан. Выглядел он усталым и раздраженным. – Целовались они. А тут мы. Приехали. И Вень… Вениамин с пистолетом сразу, а этот на взводе был, решил, что за ним, ну и, как в кино, девчонку за шею и перед собой. Типа, в заложники, если оружие не положим – башку свернет. А она в истерику.

– Мы рады, что наша клиентка не пострадала. – Кирилл Геннадьевич приподнялся было, но снова сел на стул, открыл кейс, крышкой загораживая содержимое от любопытных взглядов. – Мы собираемся написать благодарственное письмо в управление…

Дальше Никита не слушал. На часах уже начало третьего, в желудке пустота, под сердцем тоже, ничего не хочется… выйти бы. Уйти. Предлог есть, ему и вправду спешить надо, но как тогда с Мартой? И почему она не уходит, чего ждет?

– Скажите, а Валентина Степановна в домике Жукова искала медальон? Верно? – Марта поднялась, открыла сумочку и достала сложенный вчетверо лист бумаги, который протянула юристу. – Вот, возьмите, отдайте это Тане. Медальон я еще раньше… мы его случайно нашли, наверное, Дарья подбросила, когда заходила.

– Благодарю, – Кирилл Геннадьевич разворачивать лист не стал, положил в кейс и крышку захлопнул. – Медальон – весьма важная составляющая завещания… это очень романтичная история. Господину Бартье вещь досталась от бабушки, которая была родом из России, а та получила украшение в дар от первого мужа, погибшего на войне. Господин Бартье отдельным пунктом упомянул, что в случае утраты медальона потомки Калягиной теряют право на наследство. Мы очень рады, что благодаря вашей честности Татьяна получила то, что причитается ей по праву.

Такое вот изысканное спасибо. И чего он на Марту так смотрит? Точно бы врезать, но тогда она разозлится, снова назовет шутом и недорослем или ничего не скажет, а вежливо уйдет. Исчезнет. Так ему, идиоту, и надо.

– Ну, с медальоном, да, – Вениамин постучал по столу, привлекая внимание. – Сыграл роль… Рещина сняла медальон и спрятала его среди украшений, поэтому на первом допросе ни словом о нем не обмолвилась, а сказала только тогда, когда тот пропал. Она надеялась, что мы сможем его найти, все равно ведь она являлась ближайшей родственницей Людмилы и имело право наследовать, в том числе и ювелирные украшения. Ей главное было – найти. А взяла безделушку Танечка. Поносить. И потеряла, а Дарья нашла.

– И подбросила мне? Зачем?

– Ну… кто теперь знает. Может, решила, что ваше, вероятно, видела, но не помнила, на ком. Ну, а Рещина понять не могла, куда медальон подевался, прятала-то она его в предобморочном состоянии, вот и возникли сомнения – а прятала ли или обронила где-нибудь. Вот такая вышла история, точнее, истории.

– Мы еще раз выражаем благодарность за оказанную помощь, – Кирилл Геннадьевич поправил съехавшие набок очки, – и сожалеем о том, что косвенным образом завещание господина Бартье стало мотивом преступления, однако мы надеемся, что следствие не имеет претензий к госпоже Рещиной Татьяне, которая, вероятно, будет признана законной наследницей…

– Не имеет, – отмахнулся Семен, подымаясь. – Извините, вы тут сами, а мне идти надо.

– И мне, – момент был удобный, и Жуков воспользовался. – Всем до свидания и благодарю за доверие. Ну, за рассказ. В общем, счастливо оставаться.

– Счастливо, – отозвался Кирилл Геннадьевич.

Никита ждал на улице, прислонившись к стене – плевать, что грязная и пиджак помнется, но так как-то легче. Хотя нет, ни черта не легче. Жарко. Душно. Костюм этот идиотский, воротничок натирает шею, галстук душит, туфли давят, а она все не идет.

Боится?

Тогда сбежала. Почему? Все ведь хорошо, просто замечательно было, а она ушла. Объяснения, записочки в три слова и то не удостоила. А он теперь вот ждет. Чего? Того, что конкретно на три буквы пошлют?

Жуков уже почти было решился уйти, когда громко хлопнула дверь и на крыльцо вышла Марта.

– Привет. Давно ждешь? – спросила она.

Белое платье в черный горох, красный лакированный пояс, красные туфли и красная же сумочка на длинном ремешке.

– Не очень. И вообще не жду.

– Так стоишь?

– А что, нельзя?

Молчание. Обиженное выражение лица с тонкими лучиками-морщинками в уголках губ и ямочкой на подбородке. Вот дурак…

– Как у тебя дела? – поинтересовалась Марта. – Проводишь?

– Провожу.

Узкая дорожка, ромбики плитки – синей и желтой, пыльные листья кустарника, пыльная трава, пыльные белые цветы с облетающими – стоит только тронуть – лепестками.

– Дела… дела нормально. Я с Бальчевским расплевался. Нет, предъявлять ничего не стал, по морде вмазал, и с концами.

Не то он говорит и не о том, надо бы спросить про нее, как она, хотя видно – неплохо или даже очень хорошо.

– Я другого нашел. Мы это… короче, старое имя в новом оформлении. Проект. Вроде как перспективный обещают. – Никита сунул руки в карманы, потом вынул – карманы у пиджака были узкие, тесные и неприспособленные, чтоб в них руки совали. – Так что скоро увидишь на экране.

– Поздравляю.

– А ты как?

– Я? – Марта остановилась, резко повернулась, точно хотела сказать что-то, но вздохнула и спокойно ответила: – Спасибо, хорошо.

– И? – Жуков коснулся головы. – Тоже нормально?

Она кивнула.

– Теперь говорят, что врачебная ошибка.

За кустами взвыла автомобильная сигнализация, но вяло, приглушенно, точно и ей было жарко.

– Узнала, кто тебя заказал?

– Муж. Бывший. Мне после развода доля в фирме досталась, а он решил предприятие воссоединить. Только доказать не выйдет… в общем, буду теперь жить осторожно и с оглядкой. Никита, ты… ты извини, пожалуйста, что так получилось. Я не думала, точнее, я думала, ты поймешь и…

Она запнулась, остановилась, уставившись на землю. Ну вот, пришли, называется. Зачем? Куда? Точнее, к чему.

– Да нет, я понимаю. – Жуков постарался улыбнуться. – Я же шут… я…

– Дурак ты, а не шут! Разве в этом дело?

– А в чем тогда? Нет, погоди, давай разберемся. Ты взрослая свободная женщина, я тоже, ну, в смысле, взрослый и свободный. Так? Я тебе нравлюсь, и ты мне очень нравишься. Тогда какого… какого дьявола вот эти все… игры? Зачем нужны? Кому?

– Никому. Наверное, – она ответила тихо-тихо. И в глаза не смотрела. Ясно, ничего выяснять-прояснять она не хочет, а хочет поскорее избавиться от назойливого общества и заняться собственными, непонятными, но обязательно имеющимися в наличии делами.