class="p1">— Не включи он свой собственный голос, наверняка бы провалился, — едко подкинул кто-то.

Николаю Архиповичу вдруг стало до того не по себе, что он готов был подняться и уйти. Никогда еще не случалось, чтобы он оставался в одиночестве, почти совсем один. Но все же нашел в себе силы, поднялся, наклонился к Королеву и Туманову, сообщил им о положении дел в шахте. Спустя минуту председательствующий предоставил ему слово.

— Решил оправдаться! — зашумели коммунисты.

— Давай, председатель, заканчивай!

Председатель настойчиво постучал карандашом по графину.

Собрание выжидающе стихло.

Шугай выпрямился, вытер платком лицо и, опять почувствовав свое неограниченное право начальника шахты, громко объявил:

— В северном откаточном штреке смяло крепление, товарищи. Одним крепильщикам там не справиться. Все, кому выходить с утра, — в шахту!

II

Всю ночь люди закрепляли штрек — ставили новые опоры, заградительные щиты. Узнав о грозящей опасности, на помощь пришла бригада Быловой. Но Шугай отправил ее обратно в лаву.

— Без вас освятится, — сказал он бригадиру, — давайте уголь, не срывайте добычу.

К утру штрек был надежно закреплен, и в нем опять забегали вагонетки. Когда забойщицы поднялись на-гора, первым, кого они встретили, был письмоносец. Люди знали и уже привыкли к тому, что раз Горбунок появился на шахте, значит, кому-то с фронта пришла добрая весть.

Женщины обступили его, нетерпеливые, взволнованные.

— Да не тулитесь вы, чумазые, — будто сердился старик, отступая, — выпачкаете мундир, на люди срам будет показаться.

Женщины посмеялись: на почтальоне была поношенная офицерская фуражка со звездой, истоптанные чуни, застиранная до белесости гимнастерка в заплатах. Пока рылся в своей парусиновой сумке, женщины жадно следили за каждым его движением. Но вот он, наконец, вынул конверт-треугольник и, держа его в руке, обвел всех ищущим взглядом.

— Черные, как кочегары, никого не узнать, — сказал он и, напустив на себя строгость, громко спросил: — Которая из вас Зинаида Постылова?

— Это я, дяденька, — вскрикнула от неожиданности Зинка. Горящие встревоженные глаза ее впились в конверт и, казалось, спрашивали: что же ты принес мне — горе или радость?

Почтальон скупо улыбнулся ей.

— Принимай от своего Кузьмы письмецо да не забудь отписать и мой поклон.

— Подружки, бабоньки, мой Кузьма живой! — радостно запричитала она, прижимая обеими руками конверт к груди, словно кто-то мог отнять его, и кинулась в дальний угол нарядной.

Женщины безмолвно, в нетерпеливом ожидании смотрели на письмоносца: ну, кому же еще? Чего медлишь?.. Горбунок, откинув сумку за спину, лишь развел руками и заторопился к выходу.

Не доходя до двери, обернулся, спросил:

— Не подскажете, где мне начальника шахты искать?

— В кабинете ищи.

— Письмецо небось Николаю Архиповичу? — донеслись голоса.

— У меня к нему личное дело, — хмуро сказал Горбунок и скрылся.

Зинаида Постылова птицей метнулась к забойщицам. Обнимая каждую, она взахлеб бессвязно говорила:

— Правда — живой!.. Награду получил… Кузя, соколик ты мой, — и прикрыв лицо письмом, целовала его.

Женщины растроганно молчали, и у каждой в глазах стояли слезы: у одних от радости за свою подругу, у других слезы были горючие и безутешные…

Вручив письмо начальнику шахты, Горбунок, долго не задерживаясь, с озабоченным видом ушел. Николай Архипович заперся на ключ и, словно на чужих ногах, добрался к столу. Тяжело опустился на стул. С минуту сидел неподвижно, смотрел перед собой в стену и думал о том, о чем редко успевал думать — о собственной жизни. Он знал, что его личная жизнь мало кого интересовала. Правда, иной раз кто-нибудь по привычке спрашивал: «Как живешь-можешь?», он также привычно отвечал: «Спасибо, как и все». А ведь его жизнь была не такая, как у всех, хотя во многом и похожая на другие, но со своими болями и радостями. То, что произошло, было самым тяжким за всю его многосложную нелегкую жизнь. Потрясенный страшным известием, он не выдержал, упал лицом на скрещенные на столе руки и заплакал.

Николай Архипович соврал бы самому себе, если б сказал, что гибель сына была полной неожиданностью для него, что он никогда не задумывался над этим. Два с лишним года он не получал, да и не мог получать писем от сына. Пока их разделял фронт, они не могли хотя бы что-нибудь узнать друг о друге. С уходом немцев он каждый день с надеждой и тревогой ждал вестей. Верил, что если не сам Григорий, то другие непременно должны что-нибудь сообщить о нем.

И вот дождался — сообщили.

Письмоносец сказал Шугаю, что видел его жену, но промолчал об извещении и вообще, как заверил, скрыл письмо от людей. И хорошо сделал, что скрыл. Николай Архипович больше всего боялся за Аксинью, знал — не выдержит такого удара. Не было дня, чтобы она не вспомнила о сыне. Просыпаясь по ночам, он слышал, как Ксения лежит в тишине и тяжело прерывисто дышит. Так не дышат, когда спят, так дышат, когда на сердце нестерпимая боль и тоска. Николай Архипович знал, что жена ходит в церковь на Каменку, но никогда не подавал вида, что знает. Раз и навсегда решил про себя: пусть молится, раз ей от этого легче, покойней. Сам бы пошел не то что в церковь, а к самому дьяволу, только бы облегчить, успокоить душу. Но теперь ничто не поможет ни ей, Ксении, ни ему.

Николай Архипович твердо решил: жена не должна знать о похоронной. Пусть надеется, ждет. Иногда лучше скрыть правду от человека, если это не во вред, а в его же пользу.

III

Варя не сразу пошла в общежитие, забрела в сквер, ходила думала и передумывала. Письмо, которое получила Зинаида Постылова от мужа-фронтовика, внезапно и остро разбудило в ней мысли о Гаврике: жив ли, здоров? Ей хотелось верить, что с ним ничего не случилось. Но тогда почему молчит, почему не пишет? А может, его покалечило и он страшится писать об этом или боится показаться ей на глаза. Варя вспомнила рассказ, который она однажды услышала в нарядной. Рассказчик говорил о том, как шел с фронта молодой солдат на одной ноге. Зайдет в село, заночует, а станет чуть светать, подхватится, поблагодарит хозяев и шкандыбает дальше. Люди спрашивали, где его дом и долго ли ему еще идти? Солдат больше отмалчивался, а если и отвечал, то без всякой охоты и так, что было не понять его: «Дом мой отсюда не видно…» А родное село солдата, оказывается, находилось совсем близко, только он боялся заходить в него. Там жила его девушка, и ему страшно было, что она не примет его такого. А она все ждала. Она была хорошая девушка. Уж если