Ночь Анфилогов провел под открытым небом, по которому простиралось единственное плоское облако, протянувшееся рябью до горизонта. Он лежал головой на Коляне, как всегда устраивался на приготовленном к походу рюкзаке, но сверток с телом угловато отвердел, и шея профессора затекала. Анфилогов пытался дремать и одновременно общался с людьми. Среди них, естественно, не было Коляна, но появлялись по очереди враждебный проректор, Цирцея-старуха с искусственным золотом прически над золотыми тонкими очками, бывшие жены, обе неприятно-многозначительные, сын от первого брака, полузнакомый маленький мужчина с чубчиком, в великоватом галстуке, заправленном в брюки под ремень, с повадкой воробья. Были тут какие-то партнеры по бизнесу, была, конечно, и Екатерина Сергеевна, не желавшая отвечать ни на какие вопросы. Одни собеседники представали перед Анфилоговым вживую, другие в виде знакомых фотографий. Последние были четкими, а первые размывались и норовили ускользнуть.

Было, разумеется, невозможно выспаться, как не удается спать в переполненной комнате. Тем не менее с первыми стеклянными лучами солнца Анфилогов был готов пуститься в путь. Хорошо устроив на груди спальник и продукты, он лежа впрягся в основную ношу. Встать получилось с первого раза. Было терпимо, только земля качалась, будто плот, нагруженный горами и куда-то плывущий. Тут Анфилогов увидал в траве, примятой трупом, золотую мокрую иконку. Он честно попытался присесть за ней с похрустывающим Коляном на шее, но тут же понял, что до иконки в этой жизни уже не дотянуться. Тогда профессор окинул прощальным взглядом исподлобья свою корундовую каторгу, обсыпанную росой и точно политую из душа, и двинулся вбок неровными пьяными шагами, с иглой, дрожавшей в сердце, будто стрелка компаса.

Дамы и господа, съехавшиеся на собрание кооператива «Купол», краешками глаз, острыми и блестящими, косились на демократично одетого Крылова, кое-как начистившего ради Тамары дырчатые летние ботинки. Всего собралось человек восемнадцать, и господ было больше, чем дам. Тут присутствовали заместитель председателя областного правительства Гречихин, абсолютно непроницаемый чиновник, длинный, с удлиненным, почти инопланетным черепом, с большими дряблыми ушами, покрытыми пухом; областной министр финансов Саков, полный молодой человек в превосходном костюме цвета лепестков японской вишни, с плутоватым личиком Амура, и областной министр культуры Деревянко, старец с пылающим носом, бывший композитор. Командующий Рифейским военным округом генерал Добронравов прибыл в штатском, но было что-то неистребимо армейское в тугой осанке генерала, в манере вытирать, обкладывая его платком, привычный к фуражке розовый лоб. Депутат Государственной Думы Саллиулин, плотный, как масло, татарин в круглых очках, с округлыми широкими бровями, словно подведенными сапожным кремом, без конца говорил по мобильнику, прижимая его ладонью к щеке и раскачиваясь. Олигарх Бессмертный, как всегда в последнее время, был ироничен и печален, подсохшая голова его то и дело клонилась на грудь, на излишне легкомысленный галстук, украшенный какими-то радужными росчерками; с ним пыталась болтать дочь губернатора от предыдущего брака, по совместительству владелица сети аптек Евгения Кругель, самая юная из всех собравшихся, вислозадая, как оса, тридцатилетняя брюнетка, но олигарх только поглядывал на нее кроткими стариковскими глазами и невнятно мычал.

Общество в ожидании хозяйки мероприятия попивало мелкими глотками минеральную воду с голубыми, нежно сияющими при таянии кубиками фитнес-льда и легкое белое вино. Почему-то в приглашенную элиту затесался писатель Семянников, бескровный и безумный, колотивший облупленной тростью по ножкам породистой мебели, хлопая иногда и по ногам присутствующих; лысина классика, уже почти совсем лишенная седин, напоминала куриное яйцо с остатками помета, на пиджаке, не соответствовавшем сезону, глухо рдел советский орден. Семянников приставал к Деревянко, пытаясь всучить министру культуры какие-то бумаги, иные довольно ветхие, испещренные линялыми печатями и насквозь проеденные какими-то фиолетовыми подписями. Деревянко морщился, но в бумаги глядел, из чего Крылов заключил, что не только классик, но и многие другие боятся супруги писателя, госпожи Аделаиды Семянниковой, возглавившей в городе сразу несколько женских комитетов и носившей, в подражание супруге Президента, защитный френч.

– Добрый вечер, господа! – голос Тамары перекрыл ледяное шуршание общества, и она появилась в дверях, очень эффектная в плотном розовом шелку абсолютно строгого покроя, очень напряженная на высоких клиновидных каблуках. – Спасибо, что откликнулись на мое частное приглашение. Прошу в конференц-зал!

Конференц-зал Тамариного офиса, весь из закаленного стекла и мореного дуба, отливающего сталью, производил впечатление холодной стерильности. Здесь и вправду было холодно, нашатырная альпийская цветочность слабо размывалась живым и слабым запахом лилий, отражавшихся тут и там в темных полированных поверхностях и похожих на большие крапчатые звезды. Город за сплошными окнами, настроенными на слабое затемнение, стоял совершенно беззвучно, плавясь на желатиновом солнце, и маленький самолет, заходивший на посадку в аэропорт «Кольцово», золотился булавкой на фоне вспененных, прокипяченных зноем облаков. Далеко, на горизонте, два полотна дождя, светлое и потемней, находили друг на друга, будто косо задернутые шторы, и дрожали, озаряя недра тучи, электрические нити.

Приглашенные расселись, согласно табличкам, за овальным столом, напоминавшим небольшое озеро и не имевшим на поверхности ни единой пылинки; при этом несколько кожаных кресел остались свободны, и соседи искоса прочли фамилии отсутствующих. Видимо, это позволило самым осведомленным сделать какие-то выводы. Крылову с самого начала не понравилась атмосфера собрания. Тамара была очень хороша сегодня, розовый шелк озарял ее лицо, придавая нежный очерк волевому подбородку, – но мужчины, отражаемые в глади столешницы жидкими пятнами, глядели на нее без обычного одобрения и готовности соответствовать. Самые важные из них скорее были раздражены, Гречихин, часто моргая, кусал карандаш, прочие сидели, будто жабы на листе кувшинки, и таращились в пространство.

Крылову досталось место не первое и не последнее, как раз посередине, но министр финансов Саков явно не одобрил его соседства. Он демонстративно отвернулся от Крылова, показывая ему похожий на детский кулич из песка рыжеватый затылок. Вместе с Евгенией Кругель они сделали вид, будто читают одну на двоих информационную брошюрку, что лежали перед каждым в фирменных, тисненных траурным муаром папках «Гранита». Вдруг Евгения Кругель действительно прочла и с ужасом, таким же поддельным, как и ее ожерелье из устрашающе-бутылочных изумрудов, воскликнула:

– Кооперативное кладбище?!

– А вы что думали? – игриво отозвался Саков, залезая толстыми пальцами в бумаги, должно быть, в поисках финансовой цифири.

– Я думала – благотворительность! – с фальшивой растерянностью ответила губернаторская дочь и обвела присутствующих дивными фиалковыми глазами, внезапно их выпучивая, отчего становилось понятно, что дама носит имплантанты. – Зачем меня сюда пригласили? Я не собираюсь умирать!