пошатнулся. Звучавшие в Пушкинском парке голоса вдруг растворились в протяжном звоне, что нарастал у меня в голове. «А в тот раз мне казалось, что я оглох…» Я противился головокружению. Но устоять на ногах не сумел. Увидел, как мне на помощь поспешили прохожие. Почувствовал, как руки незнакомой женщины и подростка пытались удержать меня от падения — они лишь смягчили его. Я прижался виском к снегу. И подумал: «Я снова позабыл про таблетки»…

* * *

Открыл глаза — будто резко вынырнул из тёмной бездны. Зажмурился от света (в первое мгновение он показался мне невыносимо ярким). Почувствовал запах карболовой кислоты. И тут же ощутил боль в груди (неприятную, но терпимую). Моргнул — избавился от мутной завесы из слёз. Увидел, покрытую сеточкой трещин светло-серую поверхность (потолок?). Перевёл взгляд на лицо склонившейся надо мной женщины. Отметил, что вижу не Свету Пимочкину. И не Надю Боброву. Но этот шрам, что белел у женщины под носом (как от заячьей губы), я уже видел раньше — без сомнения. «Меня зовут Даша», — всплыли в моей памяти слова.

— Ну и напугал ты нас, парень, — сказала женщина тем же голосом, который только что прозвучал в моих воспоминаниях. — Но теперь всё будет хорошо. Спи, будёновец. Выздоравливай.

Я послушно сомкнул веки.

Но не провалился обратно в бездну — окунулся в дремоту.

* * *

Проснулся от неприятного жжения в груди. Оно усилилось — разбудило меня. Жжение не походило на привычную сердечную боль. Но отогнало сон. Заставило меня вынырнуть из тревожных сновидений. Почувствовал, что лежу на твёрдой слегка влажной поверхности (местами она холодила кожу). Темнота и тишина — вот что я увидел и услышал поначалу. Но вскоре разобрал тихие шорохи (вдалеке, будто в другой комнате), а тьму вокруг меня слегка развеял похожий на туман желтоватый свет (проникал из окна?).

Я различил над собой потолок; нашёл глазами полосу, где тот встречался со стеной. Прошёлся взглядом по границе стены и потолка. Заметил по левую сторону от себя тёмный силуэт (штатив для вливаний?). Вдохнул витавший в воздухе неприятный запах карболки (не хлорка). Ощутил покалывание в левом предплечье, будто там стоял венозный катетер (не раз испытывал похожие ощущения). Пошевелился, но руку приподнять не успел: её тут же прижали к кровати — решительно, безапелляционно.

— Лежи спокойно, Усик, — услышал я тихий голос Альбины Нежиной (?). — Не дёргайся.

Повернул голову (мышцы шеи послушались моего приказа, пусть и неохотно). Не услышал скрип пружин (так среагировала бы на моё движение кровать в общежитии). Увидел сидевшую на стуле рядом с моей кроватью Королеву — чётко различил на фоне стены её фигуру. Узнал Нежину сразу, пусть и едва видел в полумраке её лицо. Отметил, что на голове Альбины белела косынка, на плечах — медицинский халат. Видеть Королеву в таком наряде мне не приходилось. Но я признал, что даже в нём она выглядела превосходно.

— Что ты здесь делаешь? — сказал я.

— Тише ты! — прошипела Альбина. — Работаю я тут. Забыл?

Её тёплая ладонь по-прежнему давила на мою руку.

— Где — тут? — спросил я.

Вновь напряг мышцы шеи. Но не приподнялся (жжение в груди не советовало этого делать). Осторожно, без резких движений повертел головой. Пробежался взглядом по тёмной комнате (чем дальше от двери — тем гуще тьма). Обзор у меня был неважный. Я только и разглядел: светлые стены и потолок, дверь с узким окошком (откуда и проникал свет), стойку для вливаний с бутылкой-набалдашником и сидевшую на фоне стены Королеву. Узнал больничную палату: повидал подобных немало.

— В больнице, — сказала Нежина. — В пятой городской.

— Как…

Я замолчал. Потому что вспомнил темные аллеи Пушкинского парка, прижимавшую к груди варежки Свету Пимочкину, лежавшую на земле Надю Боброву, смотревший мне дулом в грудь наган. Как наяву вновь услышал выстрел, Светин крик «помогите» и трель милицейского свистка. А вот после свистка… Что было потом? Я действительно видел ту женщину со шрамом на губе? Или вообразил её в бреду? И почему именно её — запуганную жертву из подвала Зареченского каннибала?

— Давно я здесь?

— Третьи сутки пошли, — сказала Альбина.

Чуть отодвинулась — я перестал чувствовать прикосновение её ладони.

— Серьёзно?

— Везунчик ты, Усик, — сообщила Нежина.

Девушка встала со стула — бесшумно, будто боялась кого-то потревожить.

— Почему?

— Никто не верил, что ты выживешь, — сказала Альбина. — Видел бы ты, как мы… как Пимочкина тут рыдала!

Она вздохнула. Края халата на её груди слегка разошлись, но Королева не обратила на это внимание. А вот я — заинтересовался. Пожалел, что в палате почти темно. Невольно подался вперёд, заинтересовавшись открывшимся моему взору зрелищем. Но едва не застонал: побеспокоил рану — мне на грудь словно плеснули раскалённым свинцом. Сжал челюсти, заскрипел зубами. Интерес к женскому телу на порядок ослаб. Но не исчез совсем. А это говорило о том, что моё тело передумало умирать.

— Её папаша поставил на уши всю больницу, — сказала Нежина. — Слышала: он грозил главврача со свету сжить, если тот тебя не спасёт. Мне девчонки-фельдшера об этом рассказали — они врать не будут. Хотела бы я посмотреть ту сцену своими глазами.

Королева улыбнулась.

Не часто я видел её улыбку: при мне Нежина раньше почти не улыбалась.

— Тебя доставили сюда в смену Дарьи Степановны Кировой, — сказала Альбина. — Не представляешь, как тебе повезло.

Нежина покачала головой

— Это была её первая смена после больничного. Дарьи Степановны не было на работе четыре месяца. Вышла — и привезли тебя.

Она поправила свой головной убор.

— Говорю же: везунчик ты, Усик.

Я приподнял голову — взглянул туда, где горела огнём рана на моей груди.

Сказал:

— Не вижу особого везения.

— Это потому что ты не знаешь, кто такая Дарья Степановна Кирова, — ответила Альбина. — Кирова — наша знаменитость, наш талисман. Она шесть лет проработала в пятой городской больнице. И в её смену здесь ещё никто не умирал.

Нежина приподняла брови (лампы, что горели в больничном коридоре, через стекло в двери осветили её лицо).

— Понимаешь? — сказала она. — Ни один человек! За шесть лет! Светкин отец так застращал главврача, что тот уговорил Дарью Степановну оставаться в больнице, пока ты не пойдёшь на поправку.

Королева запахнула