– Судя по твоему кислому лицу, ты уже в курсе, Энрайт.

Я взяла стул и села напротив.

– Ты не представляешь, во что ввязываешься, – сказала ей тихо я.

– И во что же? – усмехнулась она.

– Дерек может быть жестоким. Очень. У него проблемы с самоконтролем и своеобразное понимание того, что есть страсть. Иногда он может делать вещи, которые…

– Хватит, – сказала Девлин, поднялась из-за стола и громко добавила: – Спасибо за заботу о моем лимоне, Энрайт, но теперь я буду поливать его сама.

– Девлин, я встречалась с Дереком почти год. Он может причинять боль. И любит это делать.

– Боль? – рассмеялась она. Наклонилась, положила руки на стол и, глядя мне прямо в глаза, сказала: – Если ты была слишком труслива для сильных чувств и настоящей страсти, то почему думаешь, что все такие?

– Это он тебе сказал? – выдохнула я.

– Это и еще многое. И даже о том, что ты придешь и будешь нести невесть что, он тоже предупредил. Так что зря стараешься, Энрайт. Я не поверю ни единому твоему слову.

– И что же за причины у тебя больше верить ему, чем мне, Девлин? Ты знаешь о нем ровным счетом ничего. А я столько дерьма выгребла из наших с ним отношений, что…

– Успокойся, Энрайт! Поздно! Он мой, и у тебя нет ни единого шанса отвоевать его обратно.

– Девлин, – широко улыбаясь, сказала я. – Да я бы даже за все деньги мира не вернулась к нему. Я хочу просто предупредить тебя.

– Извини, но это больше похоже на банальную ревность брошенки.

– Не он меня бросил, Девлин. Это я ушла. Потому что боялась за свою жизнь.

Девлин сделала вид, что не услышала. Открыла ноутбук и принялась работать. Я приказала себе взять себя в руки, склонилась над ней и сказала то, что обязана была сказать:

– Я в счастливых отношениях с мужчиной, который любит и ценит меня. И единственная причина, по которой я сейчас говорю с тобой, – это женская солидарность и абсолютная уверенность в том, что никто не заслуживает физического или психологического террора. Мне нет дела до твоей личной жизни, и я больше не буду подходить к тебе с подобными разговорами. Возможно, ты даже будешь счастлива первое время. Но, Девлин, если случится что-то, что испугает тебя, или просто захочется с кем-то поговорить, то ты всегда можешь прийти ко мне. Я чувствую ответственность за тебя, не понимаю почему. Наверно, ее чувствовал бы каждый, кто уже побывал у аллигатора в пасти и выжил.

Девлин снова рассмеялась, но уже тише, и глаза на этот раз не закатывала. Я развернулась и пошла к своему рабочему столу. Боже, пусть эта пташка окажется не слишком интересной добычей для кота, и он бросит ее прежде, чем искалечит.

* * *

«Женщины не слишком любят женщин. Эту антипатию передали нам первые доисторические самки, для которых заполучить самца означало обрести защиту, пищу, теплую пещеру и выживание. А все конкурентки, следовательно, пророчили судьбу прямо противоположную: одиночество, уязвимость, отсутствие защиты и гибель. Борьба за самца как за некий ресурс велась испокон веков. Прошли тысячи лет, мужчины перестали быть ресурсом, женщины теперь сами и добытчицы, и защитницы, и обладательницы надежных пещер, но наша антипатия друг к другу по-прежнему глубока.

Когда мужчина изменяет или покидает семью – виновата она, другая, бессовестная разлучница, но не наш мужчина.

Когда он, наоборот, уходит из чужой семьи к нам – снова виновата она, его бывшая, истеричка и клуша, которую милый никак не мог выносить.

Когда у нее не складывается, мы злорадствуем.

Когда она на вершине, объясняем ее успех просто: она шлюха, карьеристка, или просто подфартило.

Когда наш возлюбленный говорит нам «ты не такая, как все», мы воспринимаем это как комплимент, по-детски радуясь и молча соглашаясь с тем, что все остальные женщины в мире никуда не годятся.

Мы, женщины, гордимся тем, что вхожи в мужскую компанию, и не стесняемся говорить, что нам легче дружить с парнями, чем с женщинами. Мы же такие компанейские и клевые – не то, что все остальные бабенки, не достойные такой привилегии.

Мы, женщины, смеемся над теми женщинами, которые плохо водят, насмехаемся над теми, кто стремится освоить «мужскую» профессию, сами отпускаем сексистские шутки и используем фразы «дерется, как девчонка», «ноет, как баба», «бабские разговоры», «женская логика», «девичья память», с удовольствием используя слово «женский» в значении «второсортный».

Мы отрицаем талант других женщин (да ей просто повезло), красоту других женщин (да она просто легла под нож), ум других женщин (какой еще ум?), трудолюбие других женщин (да ее просто продвинули).

Мы с удовольствием навешиваем ярлыки: тупая, подлая, страшная, неразборчивая, злая.

Мы всегда найдем что-то, во что можно ткнуть пальцем:

вот эта одиночка и брошенка – а у этой опять новый мужик;

она такая невзрачная и серая – а у той сплошь и рядом показуха и хайп;

вон та работу никак не найдет – а эта карьеристка проклятая;

сделала бы что-то со своим носом, грудью, морщинами – а у этой, поглядите, уже ринопластика, силикон и ботокс;

у нее целлюлит, аж в глаза лезет – а у той почему нет целлюлита? Ах, да это же фотошоп!

Эта все никак не родит! – а та родила, да лучше б не рожала.

У любого бриллианта будет найден изъян. В объяснении любого успеха будет упомянута древнейшая профессия. А список причин, почему та или иная женщина заслуживает негатива и презрения, будет таким долгим, что позавидует любой преступник.

Ненависть женщин друг к другу не знает границ. Голос пещерной самки, которая не успокоилась, пока не уничтожила всех других самок вокруг своей пещеры, шепчет нам, что нужно хватать копье – настоящее или словесное – и всаживать его прямо в сердце. Он говорит нам, что за счет уничтожения других женщин можно возвыситься. Что полив всех грязью, можно выглядеть прекраснее. Что ты будешь на вершине горы, если станешь безжалостной и жестокой.

И десятки тысяч лет тому назад этот голос был прав.

Но сейчас он невозможно отстал от реальности и закапывает нас всех в одну большую братскую – вернее, сестринскую – могилу. Пока мы, женщины, воюем друг с другом и заняты взаимным уничтожением, мы не начнем спасать друг друга. Нам это просто в голову не придет.

Пока мы наслаждаемся тем, что другая женщина оказалась в грязи, мы не начнем искать того, кто ее в эту грязь столкнул.

Пока нам нравится, что она истекает кровью, нас не заботит, кто пустил ей кровь.

Пока нас радуют ее слезы – разве начнем мы искать того, кто стал их причиной?

Следуя своему древнему внутреннему голосу, мы бросим другую женщину там, где она споткнулась, тонет, погибает, – и даже не поймем, что тут не так.