подчеркнул Лопухин, инициатива погромов исходит непосредственно от экстремистов-антисемитов в правительстве.

Поскольку после службы в полиции Лопухин не мог возобновить судебную практику или баллотироваться на выборах от партии кадетов, он был вынужден писать для прессы, чтобы как-то поддержать семью. Наибольшим спросом пользовались статьи о незаконных действиях полиции. Один издатель выпустил статьи Лопухина отдельной книгой в 1907 г. Там содержится исторический анализ причин, вынудивших русскую полицию действовать за рамками существующего закона.

Лопухин утверждал, что начало беззакониям положил император Николай I в 1826 г. Напуганный восстанием декабристов, император создал Третье отделение и корпус жандармов для борьбы с изменой и, чтобы борьба была эффективной, предоставил им полную свободу. Они, в свою очередь, быстро научились фабриковать обвинения, основываясь на добровольных донесениях или на донесениях по принуждению, которые независимо от их достоверности считались надежным средством в борьбе с предполагаемыми врагами. Таким образом, донос стал главным основанием полицейского сыска.

Со времени царствования Николая I, продолжал Лопухин, многократные попытки реформировать полицию приводили лишь к «разветвлению» старой организации. Независимые общественные организации, следящие за поддержанием порядка, не могли существовать в условиях самодержавия. В других цивилизованных странах, где подобные организации процветали, роль полиции сводилась к защите граждан, их прав, собственности, общественных институтов. В России полиция существовала для сохранения и защиты самодержавия.

Чувствуя, что режим слабеет, писал Лопухин, государство все больше средств вкладывало в полицейскую систему, ставшую наиболее влиятельной силой в государственной жизни. При этом нарушения полицией существующей законности были основной причиной отсутствия порядка в государстве. Другими словами, поскольку полиция перестала признавать общественные законы и юридические нормы, назрела необходимость ее реформировать.

Ко времени выхода своей книги Лопухин начал новую карьеру, представляя русские коммерческие предприятия, некоторые из которых имели дело с европейскими компаниями. Улучшив свое материальное положение, он смог в 1908 г. отправиться на отдых за границу, где ему пришлось снова вспомнить об Азефе.

К нему обратился Бурцев, которому удалось встретиться с Лопухиным в экспрессе Париж — Берлин 5 сентября 1908 г. Он стал просить Лопухина помочь разоблачить особо опасного агента-провокатора. Далее Бурцев сам рассказал все, что ему было известно об агенте охранки, и попросил Лопухина лишь подтвердить или опровергнуть эти сведения. Бурцев заверил собеседника, что такой метод обеспечит Лопухину полную безопасность. «Если бы ему когда-нибудь пришлось бы отвечать за разговор со мной, — писал впоследствии Бурцев, — то он с полным основанием мог бы сказать, что он никаких разоблачений не делал, что я и без него все знал и что он не мог отрицать того, что я ему говорил в частном разговоре».

По словам Бурцева, Лопухин сохранял хладнокровие до тех пор, пока впервые не узнал, что Азеф не только возглавлял террористическую группу эсеров, организовавшую убийства Плеве и великого князя Сергея Александровича, но и активно участвовал в подготовке и проведении обоих покушений. Давая показания на суде в 1909 г., Лопухин говорил, что доказательства Бурцева настолько совпадали с фактами, ему уже известными, и вызвали в нем такое негодование, что он должен был предотвратить дальнейшее кровопролитие хотя бы из соображений морали. По словам Урусова, Лопухин предупреждал: если Азефа не остановить, он нанесет непоправимый вред российской тайной полиции.

Лопухин разоблачил Азефа прежде всего из-за своих убеждений и взглядов, а не потому, что доказательства Бурцева окончательно убедили его в предательстве Азефа. В свою очередь, доказательства Бурцева основывались на показаниях М.Е. Бакая.

Впервые Бакай поделился с Бурцевым сведениями о действиях агентов охранки в 1906 г. Сначала Бурцев скептически отнесся к этим сообщениям, но вскоре редактор понял, что агенты охранки, проникая в революционные группы, провоцируют революционеров на совершение преступлений и даже оказывают им содействие. Сам Бурцев так говорил о своем впечатлении: «Передо мной действительно открылся совершенно новый мир — с иными нравами, иной логикой, иными интересами, иной терминологией…», и он решил положить все силы на разоблачение этого мира. После ареста Бакая 31 марта 1907 г. по обвинению в передаче Бурцеву секретной информации о деятельности полиции Бурцев переехал вместе со своим журналом в Париж и организовал освобождение Бакая, приговоренного к ссылке. Бакай присоединился к Бурцеву.

В журнале Бурцева одно за другим стали появляться разоблачения сотрудников охранки (информация собиралась самим Бурцевым, Бакаем, а также другими осведомителями), что создавало, по словам главы зарубежной агентуры A.M. Гартинга, «крайне удручающие обстоятельства». Гартинг попытался обратиться в полицейскую префектуру в Париже, настаивая на высылке Бакая, но для депортации нужны были веские основания. Гартинг обратился за помощью в Петербург, однако ответа не получил.

В мемуарах, опубликованных в журнале «Былое», Бакай рассказывал, что он впервые столкнулся с охранкой в 1900 г., когда, будучи членом нелегальной партии эсеров, работал в подпольной газете «Южный рабочий». Испытав на себе психологическое давление охранки, он выдал подпольную типографию. В 1902 г. Бакай стал агентом охранки в Варшаве.

Бакай утверждал, что лишь после революции 1905 г. он осознал «подлость» политических расследований, проводимых охранкой. Его возмущало, что ее осведомителями становились люди из самых низов общества. Показания «хулиганов и проституток», которые ни один суд присяжных не признает действительными, писал Бакай, были для охранки достаточным основанием для обысков, арестов и даже вынесения приговора на закрытом процессе (в чем Бакай убедился лично в 1907 г.).

Информация, поступившая от Бакая, достаточно скомпрометировала деятельность охранки, и все же в борьбе против агентов-провокаторов Бурцеву не хватало свидетельств «из первых рук».

Бурцев пообещал Лопухину сохранить его инкогнито, говоря о нем лишь как об анонимном высокопоставленном чиновнике полиции, но не сдержал обещания, передав эсерам признание Лопухина и назвав его имя. Однако, строго говоря, свидетельства Бурцева оставались показаниями с чужих слов.

Лопухин узнал о случившемся, когда сам Азеф нелегально приехал из-за границы в Петербург. В десять часов вечера Азеф проскользнул мимо удивленных домочадцев, открывших ему дверь, ворвался без приглашения в кабинет Лопухина и сел в темном углу. Как уже говорилось в предыдущей главе, Азеф тщетно пытался уговорить Лопухина отказаться от своих слов и тем самым спасти ему жизнь. Через десять дней в квартире Лопухина появился начальник Петербургского охранного отделения Герасимов при всех регалиях. Руководствуясь, по его словам, лишь человеческим отношением к бывшему агенту, ушедшему с полицейской службы шесть месяцев назад, он посоветовал Лопухину спасти Азефа и «обмануть» эсеров, даже если его будут допрашивать под дулом пистолета. Когда Лопухин отказался, Герасимов перешел к угрозам. Если Лопухин обратится в суд партии эсеров, предупредил он, охранке «будет известно все, что будет происходить на суде, будут известны все показания, и тогда мы будем знать, как поступить».

Сам Герасимов несколько иначе рассказывал