– Не слишком он расстроится, – отвечаю я, стараясь не залиться румянцем. – Он в прошлом месяце обедал у нас. Но сейчас его… привязанность… нашла более достойный объект… мадемуазель де Кариньян. – Несмотря на то, что Субиз молод и хорош собой, мне он кажется слишком хвастливым и скучным. Будучи близким другом короля – факт, о котором он постоянно упоминает, – Субиз так же высокомерен, как и все его семейство: поговаривают, что Роханы были некогда даже более напыщенными, чем Ноай.

– Ему следовало прийти и поговорить со мной, – неодобрительно высказывается Морпа, даже не глядя на меня. – Мадам де ля Турнель еще слишком рано задумываться о повторном замужестве.

Я закатываю глаза, пусть и не слишком заметно, и Ришелье, перехватив мой взгляд, улыбается. Между этими двоими явно кошка пробежала.

– Ах, морковь со сметаной! Изумительно! – восклицает Ришелье, когда лакей ставит на стол огромную супницу. – Мое любимое блюдо. Слава об изобилии вашего стола известна далеко за пределами этого дома, – говорит он тетушке, которая, склонив голову, принимает наигранный комплимент.

– Только приправа нужна, – продолжает Морпа своим высоким, слабым голосом. – На мой взгляд, слишком пресно.

– Может быть, моя племянница что-то подскажет, – презрительно фыркает тетушка. – Всем известно, что Марианна занималась садоводством в Бургундии.

– Выращивала специи, – уточняю я.

– До сих пор вспоминаю те стручки ванили, которые ты присылала, – мечтательно протягивает Гортензия. – Повар делал с ванилью такие волшебные пудинги. Кажется, он так и называл его «Волшебный пудинг». Или «Восхитительный пудинг»?

– Вот как? – с неподдельным интересом смотрит на меня Ришелье. – Мадам садовница. И какие же специи вы бы порекомендовали для украшения этого восхитительного блюда, мадам?

– Куркуму, – решительно заявляю я. – Землистые нотки очень удачно сочетаются со сметаной и усилят вкус морковки.

Ришелье изумленно раскрывает глаза. Он тут же берет себя в руки, но на его лице осталось живое, заинтересованное выражение. Я не могу определить, что выражает его взгляд, но неожиданно я становлюсь ему интересной. Крайне интересной. Что такого я сказала?

– Морковь со сметаной и куркумой? Мадам, отличный выбор. Ничего, ничего, – подчеркивает он… – почему он так на меня смотрит? – не может быть вкуснее. – Он набирает целую вилку и кладет в рот, струйка сметаны стекает по подбородку, он намеренно не обращает на это внимания. Потом вытирает бороду платком, не сводя с меня глаз, – продолжает услаждать взор.

Интересно, а какой он любовник? Я вспоминаю долговязое и неуклюжее тело ЖБ, его сильные плечи и большие ладони; герцог меньше ростом и более сбитый, я чувствую энергию, мышцы и нечто большее под его изысканным турецким сюртуком тончайшей работы. Поговаривают, что он самый совершенный мужчина Франции, как в постели, так и вне ее.

– Что такое куркума? – интересуется Гортензия. – Звучит угрожающе. Явно в библейских садах такого не найдешь.

– По-моему, достаточно будет немного посолить. Старой доброй солью блюдо не испортишь, – высокомерно произносит Морпа. – А все эти новомодные приправы с Востока… я просто не могу…

– Однако именно вы отдали распоряжение о том, чтобы наши корабли привозили эти приправы. Разве Франции не выгодно ими торговать? – дерзко вмешиваюсь я в разговор.

Морпа продолжает есть, как будто не слышит меня.

– Морковь с куркумой. Отличный выбор, мадам, – повторяет Ришелье, возвращая разговор к прежней теме и не сводя с меня глаз.

– Куркуму можно по-разному использовать, – отвечаю я. У меня такое ощущение, как будто я с ним флиртую, но каким образом, сама не понимаю. Говоря о морковке? Его внимание мне льстит. – Куркума улучшает цвет лица, если добавить ее в крем. По крайней мере так говорил Гар… мой повар в Бургундии.

– Это был бы отличный крем для лица, – заверил Ришелье, продолжая пожирать меня взглядом. – Если хорошо втереть в лицо… да, в этом есть резон.

Такое впечатление, что мы ведем два параллельных разговора: один вслух, один про себя, но я не уверена, какой именно мы ведем вслух. Замечательно!

После обеда Ришелье извиняется и собирается уходить, сказав, что опоздает на «Тартюфа». Нам всем известно, что эту пьесу больше в театре не дают, что он спешит к своей любовнице или любовницам: всем вокруг известно, что Ришелье питает слабость к женам парижской буржуазии. Или это вовсе не слабость?

Морпа смотрит ему вслед с неприкрытой завистью. Мы все устраиваемся в салоне тетушки, сегодня она будет читать нам вслух «Трактат о преследовании масонов». Я держу свои чувства при себе, подальше от посторонних глаз, но тоже завидую Ришелье.

– Слава Богу, что этот человек ушел, – шепчет мне на ухо Гортензия, когда мы рассаживаемся. – Хотя он ничего крамольного не сказал, но он так и сочится грехом.

На следующей неделе мне приходит книга – комплимент от герцога де Ришелье.

«О добре и добродетели» – читаю я в изумлении. Почему он решил, что мне это будет интересно? Гортензия с тетушкой тоже получили по экземпляру этой книги, и я обиделась, что меня поставили на одну доску с этими добродетельными дамами. Но когда я открываю свою книгу, вижу, что под обложкой спрятана совершенно другая. На самом деле это иллюстрированная копия трактата «Школа для девиц, или Дамская философия»[17] – книги, которую священники называют Содомом и Гоморрой.

Ох!

Я вспоминаю, как смотрел на меня Ришелье, как он взглядом раздевал меня, обнажая грудь и ниже. А этот странный разговор о морковке и куркуме. Казалось, что он давно знает меня, хотя в тот вечер мы только познакомились. Но, возможно, он действительно меня знает, думаю я, когда открываю книгу и нахожу довольно волнующее изображение женщины: юбки подняты вверх, она перегнулась через алтарь… Я тут же закрываю книгу, но потом передумываю. Он действительно хорошо меня знает, так зачем скрываться?

Я вновь начинаю гадать, каким бы он был любовником.

Я пишу ему записку, в которой благодарю за книгу и уверяю, что провела множество приятных вечеров наедине с этой книгой. Но… как ни печально… больше он не заходит и не пишет.

Версаль

Сентябрь 1741 года

Его нарекут Карл-Эммануэль-Мари-Магделон де Винтимиль. На самом деле моего ребенка будут звать Людовик, потому что он вылитый отец. Но этот юнец-фигляр Винтимиль носится с ним, как со своим собственным, не обращая внимания на ухмылки и шепот за спиной, когда его называют и слепцом, и глупцом.

Сами роды заняли всего час, от силы два – оптимальный вариант. После рождения ребенка оба отца столкнулись у моей спальни, оба только и знали, что восхищаться совершенством новорожденного. На самом деле было очень смешно, и я даже ощутила прилив нежности к Винтимилю – в конце концов, именно благодаря ему я сейчас замужем и рядом с королем. Пусть он насладится этим мгновением триумфа. Возможно, он мог бы переехать назад в свои апартаменты, когда я перееду в новые покои?