Пол уже не кажется таким ровным, и я, пошатываясь, направляюсь назад к мадам Ледиг. Молча протягиваю ей запечатанное письмо, хотя сама предпочла бы сжечь его, сделать вид, что никогда ничего не получала. Мадам Ледиг распечатывает письмо заскорузлым ногтем и читает. Прикрывает глаза, лицо ее становится белым как полотно.

– Малыш? Это малыш? Он умер?

– Нет, милая, это не малыш.

Она обнимает меня, и я чувствую, как меня окутывает аромат розовой воды и любви. Внезапно я хочу, чтобы это был ребенок, потому что понимаю, что она скажет дальше.

– Нет, милая, нет. Это не ребенок. Твоя сестра.

– Но врачи заверили, что с ней и ребенком все в порядке… – шепчу я со слезами.

– Она умерла. Полина умерла. Должно быть, отравили, – говорит мадам Ледиг. – Так часто поступают, – заявляет она, качая головой и поджимая губы. – Пользуются моментом, когда женщина наиболее беззащитна. А новости о рождении ребенка были такие радостные… – Теперь и она плачет, и слезы ее такие же искренние, как и мои.

Бедняжка Полина! Умерла! Представить себе не могу, что она, холодная, одна лежит в земле. Она всегда терпеть не могла холод. И жару не выносила. Она ничего не любила. Поверить не могу, что она позволила себя убить.

Отравить? Нет, конечно же нет.

* * *

Полина умерла. Моя сестра Полина мертва. Как такое возможно? Она же непобедима, она же выше всех! Это же Полина! Моя сестра. Стихия.

Позже мы узнаем подробности ее смерти. Она умерла так быстро, что не было времени для причащения и соборования. Ее тело тут же увезли из Версаля, поскольку только члены королевской семьи могут находиться мертвыми под крышей дворца. Ее увезли в ризницу в церквушку, там и оставили. Ее нашла чернь и осквернила тело.

Они осквернили ее тело. Ее хладный труп. За что? За что они так ее ненавидели?

Я беспрестанно плачу, мне кажется, что я больше не смогу смеяться.

Узнав, что произошло, мадам Ледиг настолько была ошеломлена новостью, что удалилась в свою комнату и несколько дней не выходила, изнемогая от одной мысли о том, что Полина умерла без соборования перед смертью. Я думаю, что Господь поймет. Если нет времени, то его нет: нельзя остановить наступление ночи, нельзя остановить рассвет. Но чернь… они разорвали…

Меня ни на секунду не оставляют картинки, которые предстают перед моим мысленным взором.

Чтобы отвлечься, я начинаю перешивать платья: отпарываю корсаж от одного и пришиваю к юбке от второго. Я пью коньяк, пока не засыпаю, но даже во сне я не могу отогнать эти видения. Они разорвали ее тело на куски. Разорвали на куски. И остригли ей волосы.

Они засунули фейерверки в ее тело, подожгли и смеялись. За что? Король был счастлив с ней. Она никого не обидела… ну, если только слегка Луизу, но больше никого. Конечно же, при дворе у нее были недоброжелатели, ее и в Порт-Рояле не все любили. Если честно, ее недолюбливали многие. Но только потому, что завидовали ее образованности и уму, быстрому и порой слишком острому. На самом деле она никогда и никому не желала зла, это были всего лишь слова, своими поступками она никогда никого не обидела. Опять же, за исключением Луизы.

Говорят, это в наказание за ее грехи. Такая ужасная смерть – наказание за ужасные грехи. Но в чем она согрешила? Она любила короля, и он отвечал ей взаимностью – разве это грех? Мне говорят, что я ничего не понимаю. Да все я понимаю!

Я хотела забрать малыша, чтобы он жил с нами у мадам Ледиг, но Луиза в письме сообщила нам, что его отец – она имела в виду графа де Винтимиля – сам позаботится о будущем ребенка.

Но когда малыш вырастет, я обязательно расскажу ему о его удивительной матери.

С улицы в столовую заходит бродячий пес, за ним несколько шипящих котов. Пока его не прогнал лакей, пес подходит прямо ко мне, садится и выжидательно смотрит. Он смотрит на меня глазами Полины, и хотя этот пес, конечно же, не Полина, у меня такое чувство, что он принес мне от нее весточку.

– Все потому, что ты ешь курицу, – хрипло уверяет мадам Ледиг, но я не согласна.

Я беру пса на руки, не обращая внимания на восклицания испуганной мадам Ледиг. Выхожу из столовой с тарелкой с недоеденной курицей в одной руке и псом – в другой. Я ласкаю его, как будто это Полина, и представляю себе, что мы снова дети в нашей детской на четвертом этаже.

На ужин повар готовит пирог с голубятиной и сахарные пирожные, я наедаюсь до отвала, пока не начинает мутить. Живот болит от переедания, но скорбь моя – пустота, которую ничем не заполнить. И что теперь со мной будет? Полина уверяла меня, что мое будущее в надежных руках, но она умерла, а я продолжаю жить, и мне не хочется навечно остаться у мадам Ледиг.

Ох, Полина. Я буду молиться за тебя до конца своей жизни.

От Марианны де ля Турнель

Особняк Мазарини, Париж

20 сентября 1741 года

От Гортензии де Флавакур

Особняк Мазарини, Париж

12 октября 1741 года