Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Должно быть, ты не находишь себе места от горя. Как и Его Величество.
Вчера мы виделись с Дианой. Бедняжка, она просто обезумела, не прельстилась даже пирогом со сливами, который повар испек специально для нее. Скорбь ее бездонна. Тетушка заверила Диану, что ее предположения о яде просто абсурдны, поскольку, несмотря на то, что Полина была проклятием нации (ее слова, не мои), она была слишком мелкой сошкой, чтобы ее травить. Не думаю, что Диану это успокоило.
Марианна и слезинки не проронила, но я уверена, что она плакала втайне от всех, уединившись в часовне.
От Луизы де Майи
Версальский дворец
20 октября 1741 года
Милая Гортензия!
Мы просто раздавлены, по-настоящему раздавлены. Король в глубокой скорби. Он слишком близко к сердцу принимает смерть каждого своего подданного – он называет их своими детьми. Полина была его близким другом и, конечно же, моей сестрой, и ему известно, как сильно я по ней скорблю.
Вскрытие ничего не показало, хотя ходят слухи, что это Флёри, но я в это просто поверить не могу. Это же не прошлый век, ради всего святого! Сейчас иные времена, а отравление – давно утраченное лживое искусство, которому нет места в нашем цивилизованном мире.
Нет, мы должны смириться с тем, что она умерла от лихорадки, которая часто поражает женщин после родов. Не уверена, что в таких делах можно помочь молитвами. Я знаю множество грешниц, которые успешно пережили роды и не умерли.
Прости за кляксы на бумаге, я плачу, пока пишу тебе письмо.
Замок де Сен-Леже
Декабрь 1741 года
Какая отвратительная зима! Людовик разбит, просто раздавлен.
– За что мне такое наказание? – вопрошает он и сам же отвечает: – Я наказан за то, что жил во грехе, таков гнев Божий. – Он поворачивается ко мне, заклиная, чтобы я ему возразила, но я могу лишь бормотать свои соболезнования. Если он согрешил с Полиной, что же тогда у него было со мной? В последнее время Людовик находит утешение в моих объятиях, хотя мы обнимаемся просто как брат с сестрой. Мы ни разу не занимались любовью со дня рождения маленького Людовика.
И к королеве в ложе он не вернулся, и ко мне не заглядывает. И больше всего любит слушать истории об идиллической, платонической любви. Вольнодумцы объявляют такую любовь высочайшим из проявлений чувств, и внезапно целибат становится моднее, чем волосы, припудренные розовой пудрой. Степенный герцог и герцогиня де Люинь, общеизвестные зануды и истинно верующие люди, неожиданно стали желанными гостями на званых ужинах.
При дворе враги сестры посмеиваются и уже почти неприкрыто закатывают глаза, когда речь заходит о Полине. Теперь, когда ее больше нет и память о ней постепенно уходит в прошлое, все снова и снова задаются вопросом, как могло случиться, что Людовик, самый красивый мужчина во Франции, не говоря о том, что он король, мог увлечься такой бледной обезьяной, а теперь вдобавок так раздавлен ее смертью.
– Должно быть, у нее была очень сладкая «дырка».
– Она ослепила его своей некрасивостью, просто ослепила. Я слышала, что в Гвинее есть насекомое, которое так же поступает со своим самцом.
– Не стоит каркать… Как известно, моя мать и две мои сестры умерли в родах, не говоря уже о моей жене, – но все сложилось даже к лучшему.
– «Мохнатка» насекомого… вот что у нее было. Нам стоит поблагодарить Бога, что она скончалась.
Подобные разговоры ведутся в моем присутствии, я стараюсь не обращать на них внимания, как и они не обращают внимания на меня. Людовик предпочитает оставаться наедине со своим плохим настроением. Мы на целые недели уединялись в маленьком замке Сен-Леже, и министры во главе с Флёри ворчали, что король должен вернуться в Версаль, поскольку они нуждаются в его подписи и совете.
Король позволяет только узкому кругу друзей разделить с ним его скорбь, и дни проходят в молчании и молитвах. Его приходится уговаривать, даже чтобы отправиться на охоту. А вечерами он не играет в карты или нарды, а сидит, погрузившись в раздумья о смысле жизни и о смерти. Никогда еще не видела его в таком мрачном настроении, даже после смерти его маленького сына Филиппа, которого жестокая судьба забрала в тот же год, что и его малютку сестру. После смерти Полины отлили ее восковой бюст, и по вечерам Людовик приказывает доставать его и ставить на камин. И бюст наблюдает за нами невидящими восковыми глазами. Я ненавижу этот бюст. Мне хочется вспоминать Полину, но только не так.
В особенно мрачные ночи Людовик читает письма Полины, снова и снова. Кажется, их тысячи… мне они напомнили о тех горах писем, в которых она умоляла меня пригласить ее в Версаль. Они служат ему утешением длинными зимними вечерами. Мы все сидим в молчании, все с тяжелым сердцем и мрачными мыслями.
– Ах, Бижу, Бижу, – говорит он мне, медленно перелистывая бумаги, – вы для меня настоящее утешение. Такое утешение. Что бы я делал без вас?
Сердце мое тает, когда он называет меня моим старым прозвищем. Возможно ли, чтобы из отчаяния родилось счастье? Может ли человек одновременно быть на седьмом небе от счастья и в черных глубинах горя?
Я искренне скорблю из-за ужасной смерти Полины, но я наслаждаюсь вновь возникшей близостью с королем и получаю огромное утешение от того, что в такой скорбный час он нуждается во мне. Может быть, даже решиться вновь называть его «свет очей моих»? Как давно я уже не смела этого произносить!
– Наверное, письма стоит сжечь, Бижу? – спрашивает он, глядя на огонь.
– Нет, сир. Не стоит. Они наше самое ценное воспоминание.
– Но она умерла, ее больше нет. И назад не вернется, и скоро и я… все мы… все умрем, какой тогда смысл их хранить? – Людовик погружается в созерцание огня и свою печаль. – Когда я их читаю, мне становится грустно, но в то же время это приносит утешение. Как такое возможно?
– Умоляю вас, сир, не жгите. Прошу вас. Если они так печалят вас, отдайте мне, я буду их хранить, пока вы вновь не захотите перечитать. А пока не велите, ведь вы больше никогда не увидите этих писем.
Людовик качает головой. Он мысленно слишком далеко от этой комнаты.
– Она была хорошей женщиной. Доброй. Она была добра ко мне. А это означает, что она была добра, а не бесчувственна, как утверждают злые языки. Вы согласны, Бижу?
– Разумеется, согласна, мой дорогой.
Он аккуратно складывает письма назад в шкатулку. Закрывает ее на замок, а ключ швыряет в огонь. Я ахаю.
Он поворачивается к восковой голове Полины.
– Когда мне вновь захочется их прочесть, я велю Башелье отнести шкатулку к кузнецу. Все можно починить. Все, кроме смерти. Смерть – окончательна и бесповоротна.
