– Он, – старушка указала на лейб-медика, – запретил мне к больному прикасаться. Потому как я, стало быть, знахарка и ведьма. Грозился донести на меня.

– Не обращай на него внимания. Он уже уходит.

Бабка, в которой Геральт сразу распознал травницу, послушалась. Осторожно распустила повязку, хотя Торквиль все крутил головой, шипел и постанывал.

– Геральт… – прохрипел. – Что ты задумал? Медикус говорил, что спасения нету… Лучше я ногу потеряю, чем жизнь.

– Да хрен там. Ничего не лучше. А теперь заткнись.

Рана выглядела отвратительно. Но Геральт видывал и похуже.

Вынул из сумы шкатулку с эликсирами. Мессир Люппи, уже собравшийся, присматривался, качал головой.

– Тут декокты не помогут, – объявил. – Не помогут лжемагия и знахарские фокусы. Шарлатанство, ничего более. Как медик, я должен возразить…

Геральт повернулся, глянул. Медик вышел. Поспешно. Споткнувшись на пороге.

– Четверо ко мне. – Геральт откупорил флакончик. – Придержите его. Стисни зубы, Франс.

Вылитый на рану эликсир сильно вспенился. Констебль душераздирающе застонал. Геральт подождал миг-другой, вылил второй эликсир. Этот тоже пенился, но сперва шипел и дымился. Торквиль закричал, замотал головой, напрягся, закатил глаза и потерял сознание.

Старушка достала из узелка баклажку, выгребла оттуда пригоршню зеленой мази, толстым слоем намазала на кусок сложенного полотна, прикрыла рану.

– Живокост, – определил Геральт. – Состав из живокоста, арники и календулы. Хорошо, бабушка, очень хорошо. Еще бы пригодились зверобой, кора дуба…

– Видали его, – прервала бабка, не поднимая лица от ноги констебля. – Травничеству станет меня учить! Я, сынок, травами тогда уже лечила, когда ты еще няньку обрыгивал кашкой с молочком. А вы, бездельники, отойдите, а то света не вижу. Да и дух от вас крепкий. Менять надобно онучи, менять. Время от времени. Пошли прочь из избы, кому сказано?

– Ногу надо будет обездвижить. Вложить в длинные лубки…

– Сказала ж – не учи ученую. Да и сам – выдь во двор. Чего ты еще тут стоишь? Чего ждешь? Благодарности, что великодушно предоставил свои ведьмачьи лекарства? Обещанья, что он тебе этого по гроб жизни не забудет?

– Хочу его кое о чем спросить.

– Поклянись, Геральт, – совершенно неожиданно отозвался Франс Торквиль, – что ты их достанешь. Что не простишь им…

– Дам-ка я ему кой-чего на сон и супротив горячки, а то бредит. А ты, ведьмак, ступай. Обожди под избой.

Ждал он недолго. Бабка вышла, подтянула юбку, поправила сбившийся венок. Уселась рядом, на завалинке. Потерла стопой о стопу. Были они необычайно маленькими.

– Спит, – объявила она. – И пожалуй, выживет, если ничего дурного не случится, тьфу-тьфу. Кость срастется. Спас ты ему ходилку-то ведьмачьими чарами. Хромым останется и на коня, думается мне, уже никогда не сядет, но две ноги – не одна, хе-хе.

Она сунула руку за пазуху, под вышитую безрукавку, отчего запах трав только усилился. Вынула деревянную коробочку, открыла ее. Поколебалась секунду-другую, предложила Геральту.

– Нюхнешь?

– Нет, спасибо. Я фисстех не употребляю.

– А я вот… – травница втянула наркотик сперва одной, потом другой ноздрей. – А я вот – порой. Обалденно влияет! На остроту мысли. На долголетие. И на красоту. Ты только глянь на меня.

Он поглядел.

– За ведьмачье лекарство для Франса, – бабка вытерла слезящийся глаз, хлюпнула носом, – я благодарю; не забуду этого. Знаю, что вы тщательно те ваши декокты бережете. А ты поделился с ним, без раздумий. Хотя, окажись ты в нужде, может их как раз не хватить. Не боишься?

– Боюсь.

Она повернулась в профиль. И правда некогда была красивой женщиной. Но уж давненько.

– А сейчас, – отвернулась, – говори. О чем ты хотел спросить Франса?

– Не важно. Он спит, а мне пора в дорогу.

– Говори.

– Гора Кремора.

– Вот так бы и сразу. Что ты хочешь знать об этой горе?

* * *

Изба стояла далеко за селом, под самым бором, а тот стеной вздымался сразу за оградой сада, в котором ветки гнулись от тяжести яблок. Все остальное было в рамках сельской классики – сарай, сеновал, курятник, несколько ульев, огород, куча навоза. Из трубы сочилась лента белесого и приятно пахнувшего дыма.

Гребущиеся у плетня цесарки заметили ведьмака первыми, подняли адское голготание, предупреждая всю околицу. Крутившиеся во дворе детишки – трое – помчались в сторону дома. В дверях появилась женщина. Высокая, светловолосая, в переднике поверх полотняной юбки. Он подъехал ближе, спрыгнул с коня.

– Мое почтение, – поприветствовал ее. – Хозяин дома?

Дети – все девочки – вцепились в мамины юбки и фартук. Женщина глядела на ведьмака, и во взгляде ее не отыскать было симпатии. И не мудрено: она отлично видела рукоять меча над плечом ведьмака. Медальон на его шее. Серебряные шипы на перчатках, которые ведьмак совершенно не скрывал. Скорее – открыто демонстрировал.

– Хозяин, – повторил он. – Отто Дуссарт, стало быть. Есть у меня к нему дело.

– Какое?

– Личное. Он дома?

Она смотрела молча, чуть склонив набок голову. Была, как он решил, рустикального типа красоты, а стало быть, годков между двадцатью пятью и сорока пятью. Определить поточнее, как оно и случалось с большинством селянок, было невозможно.

– Он дома?

– Нет его.

– Тогда подожду. – Геральт забросил вожжи кобылы на жердь. – Пока вернется.

– Это может быть очень нескоро.

– Как-нибудь переживу. Хотя, сказать по правде, я бы предпочел ждать под крышей, а не под плетнем.

Женщина некоторое время мерила его взглядом. Его и его медальон.

– Гость в дом, – произнесла она наконец. – Приглашаю.

– Приглашение принято, – ответил он привычной формулировкой. – Закон гостеприимства я не преступлю.

– Не преступишь, – повторила она, растягивая слова. – Но меч у тебя – с собой.

– Такая профессия.

– Мечи калечат. И убивают.

– Жизнь тоже. Так что в итоге с приглашением-то?

– Просим в избу.

Входить, как обычно в подобных домах, нужно было через сени: темные и загроможденные. Сама изба оказалась довольно просторной, светлой и чистой, стены лишь подле кухни и печи носили следы сажи, в других же местах радовали белизной или цветными ковриками, всюду висела также разнообразнейшая домашняя утварь, пучки трав, косицы чеснока, вязанки перца. Полотняная завеса отделяла жилую комнату от кладовой. Пахло кухней. Капустой, стало быть.