— Обожаю, — ответил Степанов. — Особенно если умные.

— Верите, что на свете есть умные женщины? — усмехнулся Годфри.

Степанов постучат себя пальцем по лбу:

— Здесь — есть. Если человек помирает, продолжая мечтать о встрече с умной женщиной, он умер счастливым и прожил веселую жизнь.

— Хороший ответ, — Годфри кивнул, — я обязательно врежу его вам.

— Я отвечу по-другому, — заметил Степанов. — Я не очень-то помню слова сказанные, в памяти остается только то, что написано... «Нет, — возразил он себе, — у тебя в памяти останется каждое слово, которое сегодня было сказано в Сотби, когда тебя и князя отлупили, как в детстве, это тогда называлось „втемную“, набрасывают и бьют, а кто именно — не знаешь. Как же ты вернешься в Москву? — спросил он себя. — Как ты посмотришь в глаза Андрею Петровичу? Всем тем друзьям, которым обещал привезти Врубеля? Надо запретить себе думать об этом до завтра. Ты сейчас не имеешь права ни на что другое, кроме как на то, чтобы хоть шоу прошло нормально. А уж это твое право — до конца дней своих помнить у ж а с сегодняшнего Сотби».

...Когда Степанов вернулся, в холле отеля его окликнули. Он обернулся: в креслах сидели два человека лет пятидесяти; один — совершенно лысый, второй с сединою, в узеньких очках, очень толстый.

— Вы Степанов? — уточняюще спросил лысый.

— Я.

— А мы за вами...

Фол повертел в руках анкетку, отпечатанную сэром Годфри, посмотрел на Джильберта, работавшего в лондонском филиале «Калчер энэлисиз», «группа по исследованию культуры», смешливо почесал кончик носа и сказал:

— Если мы за сегодняшний вечер получим человека, который хорошо знал Степанова по России, если он притом не является полным дубом, тогда у нас появится реальная возможность выиграть партию до конца. Если же мы такого человека к завтрашнему дню, точнее говоря, вечеру, не получим, я не берусь предсказать последствия, шоу можно превратить в пропаганду, Степанов расскажет подробности битвы за Врубеля, пища для журналистов...

Джильберт относился к числу работников, думающих прежде всего о том, что происходит у него дома; какая программа ТВ; возможна ли поездка с друзьями к морю или в маленький паб, где дают хорошее пиво; еще в университете он понял, что звезды из него не выйдет; честолюбием заражен не был; принимал жизнь такою, какая она есть; поэтому, выслушав Фола, он прежде всего прикинул, как бы вообще отвести от себя это дело, казавшееся ему — после истерики Золле — чересчур эмоциональным.

— Через два часа мы получим имена, Джос, — сказал он, поднимаясь. — Я запрошу мой центр, там сработают моментально, на компьютерах.

— Голова все-таки лучше, — заметил Фол. — Вы тут сидите уже десять лет; наверное, лучше любого компьютера знаете свою клиентуру.

Джильберт покачал головой:

— Клиентура непредсказуема. Я полагаюсь только на систему ЭВМ, это надежнее.

...Он вернулся раньше; разбудил Фола, — тот рухнул после торгов, страшное напряжение, — протянул листок с фамилиями, ткнул пальцем в верхнюю:

— Этого считают самым подходящим. Анатолий Гадилин, корреспондент «Свободы». Я его вызвал из Парижа, будет через три часа.

...Гадилин пришел не один, а с молоденькой веснушчатой девушкой, Пат; прилетела с ним из Парижа, переводчица; Гадилин говорил только по-русски, шутил, что истинный патриот не имеет права изъясняться ни на каком другом языке, кроме как на своем; «при всем моем космополитизме, я изначально посконен»; о том, что Фол прекрасно понимает русский, ему не сказали.

Фол крепко пожал руку Гадилину, цепко обсмотрел его лицо; есть что-то породистое; правда, слишком заметны следы от прыщей, видимо, поздно начал половую жизнь (онанизм мстит о б с ы п а н и е м); впрочем, подумал Фол, можно чуть подгримировать, сойдет, тем более в театре полумрак, поди разгляди.

— Проголодались с дороги? — спросил Фол. — Пошли перекусим?

— А как же диета? Я сижу на диете, я исповедую здоровый голод! — Гадилин рассмеялся, и смех его не понравился Фолу — слишком истеричен, много сытости и «ячества»; характер — особенно во время первой встречи — точнее всего проявляется именно в том, как человек смеется, так, во всяком случае, считал Фол, а он привык верить себе отнюдь не потому, что не считался с мнением других, наоборот; просто жизнь довольно часто ставила его в такие ситуации, когда надо было принимать крутое решение, времени на компьютерные исследования не оставалось, или ты — их, или они — тебя; мелочь порою давала о т м ы ч к у к пониманию контрагента, это — залог успеха.

В маленьком кафе Фол начал свой т е с т; просмотрев меню, заметил:

— Вы не находите, Пат, что только в Англии могут писать так изящно: «скрэмблд эгг виз грилдд бэкон, саутид машрумз, томатто энд скотиш потато скоун» [яичница с жареным беконом, грибным соусом, помидорами и шотландская картофельная лепешка (англ.)]?

Девушка покачала головою:

— Так пишут в Шотландии. Англичане значительно более сдержанны, а их больше.

Фол, словно бы позабыв о Гадилине, усмехнулся:

— Видите, как ловко я выяснил, что вы шотландка!

— Увы, я американка, мистер Фол. Мой дедушка был шотландцем.

— Я уважаю ваш народ.

— Нет, — Пат снова покачала головой, — я не могу считать себя шотландкой. Попав в Эдинбург, я поняла, что нахожусь за границей.

— И все же мы — одно целое.

— Знаете, как Оскар Уайльд ответил, когда его спросили, в чем разница между американцами и англичанами?

— Не знаю, — ответил Фол, ощущая какую-то странную радость от того, что с русским прилетела именно эта веснушчатая, курносая, голубоглазая девушка.

— Он ответил прекрасно: «в языке».

Фол рассмеялся; Гадилин, ощущая все большую неловкость от того, что говорили не с ним, по-английски, словно его и не было здесь, спросил Пат:

— Что он заливается?

Фол не дал ответить Пат; он точно просчитал, что девушке будет легче ответить ему, если он быстро и требовательно задаст вопрос (родной язык — главное, что сближает людей, делая их общностью):

— Когда же это сказал Уайльд? Накануне трагедии?

— Не знаю. Видимо, да, — ответила девушка и только потом объяснила Гадилину, что речь идет о том, насколько близки английский, американский и шотландский языки.

— А при чем здесь Оскар Уайльд? — спросил Гадилин. Фол снова не дал ответить, поинтересовался:

— Вас прислали с ним? Или работаете по найму?

— Я прохожу практику.

— Где?

— В Сорбонне, там прекрасный русский...

— Давно работаете с этим джентльменом?

— Три часа. — Пат наконец улыбнулась, и Фолу очень понравилась ее улыбка, такая она была открытая и дружелюбная.