— Валяйте.

— Прекрасно. Спасибо, Дим. Итак, у меня есть все основания предполагать, что нас будут стараться распять. Да, да, я получил деньги за то, чтобы вести ваше шоу о культурных программах в России, и я поэтому не разделяю себя и вас — на завтрашний вечер, само собой. Я поклонник миссис Тэтчер, у меня есть награды от канцлера Коля и Жискар д'Эстена, но я приглашен работать, я получил вознаграждение, и я отработаю гонорар лучшим образом... Поэтому слушайте внимательно... Чего мы не вправе допустить? Во-первых, анархии. Я всегда держу аудиторию в кулаке, под контролем. Во-вторых, не надо бояться обострять наш диалог, когда я буду представлять вас аудитории. Я приготовил список коварных вопросов, мы сейчас проработаем ваши ответы...

— Не надо, — сказал Степанов.

— То есть? — удивился Годфри. — Это очень удобно! Мы заранее все отрепетируем, у меня в фирме есть сотрудник, кончивший театральную школу, он поставит вам реплики, срежиссирует те места, в которых вам надо посмеяться, а где и быть раздражительным! Это принято, Дим! Вас могут знать в России, но тут вы абсолютно никому не известны! Звезде простят все! Вам — нет! Марлон Брандо теперь не учит роли, он вставляет в ухо микроприемник, и ассистент режиссера диктует ему текст! Но он требует миллион за роль! Он звезда! И ему подчиняются! А вам надо завоевать аудиторию. И она — а это главное — будет далеко не дружественной! Так что не отказывайтесь от моего предложения. Оно продиктовано чисто дружескими побуждениями, завтра вечером мы с вами будем делать одно дело, и мы обязаны сделать его хорошо: вы — оттого, что русский, приехали со своей задачей пропаганды советских фестивалей, я — потому, что заангажирован хорошей суммой.

— Не надо, — повторил Степанов. — Я очень тронут, Боб, только не надо заранее учить тексты...

— Дим, поймите, положение довольно сложное... Если бы вы сказали, что Россия вам опостылела, нарушение прав человека, террор, тогда бы не было вопросов. Но вы, я полагаю, не намерены выступать с заявлениями такого рода?

— Пожалуй, что нет...

— Вот видите...

— Боб, не надо ничего готовить загодя... Ей-богу...

Годфри пожал плечами:

— Смотрите... Я не могу не быть агрессивным, Дим, Я живу здесь, вы — там. Я обязан быть агрессивным, чтобы мне поверила наша аудитория. Иначе люди подумают, что меня перекупили, и шоу не получится. Все уйдут из зала, тем более завтра суббота, уик-энд, люди разъезжаются по деревням и на море. Я обязан наскакивать вначале, д о п р а ш и в а т ь вас, а вы должны так отвечать мне, чтобы это было интересно собравшимся.

— Я постараюсь.

— Смотрите, я бы все-таки не отказывался от режиссуры... Теперь вернемся к проблеме контроля над аудиторией... Я разослал пятьсот приглашений. Театр вмещает триста сорок человек; пришло триста семьдесят ответов, в которых подтверждается прием приглашений. Вот список, просмотрите...

Степанов глянул страницы: директора фирм, Би-би-си, «Свобода», редакции газет, институты по исследованию конъюнктуры, политики, советологии, общественного мнения, группа «Север — Юг» ассоциация художников «Магнум»...

— Серьезные люди? — спросил Степанов, проглядывая имена.

— В высшей мере... Поэтому выпустить дело из рук, позволить ему катиться самому по себе неразумно. Кстати, я полагаю, вы не намерены читать по бумаге вступительное заявление? Это производит шоковое впечатление; что простительно политику — вам недопустимо.

— Нет, нет, я ничего не стану читать по писаному.

— Очень хорошо. — Годфри удовлетворенно откинулся на спинку стула, налил себе и Степанову еще по половнику буябеса, быстро съел его, вытер рот хирургически крахмальной салфеткой и продолжил: — Моя фирма — десять человек, но каждый стоит десятерых, можем выступать в четырнадцати странах, даже в Шри-Ланке, каждый из сотрудников владеет по меньшей мере тремя языками, — подготовила бланки, которые будут розданы собравшимся; вопросы принимаем только в письменном виде, с указанием имени, адреса и места работы; это очень дисциплинирует. Значит, те, которые захотят устроить скандал, должны будут довольно тщательно продумать возможные последствия; в этой стране прощают все, но не терпят бестактности. Как вам нравится моя конструкция?

— А пусть бы спрашивали из зала...

Годфри отхлебнул минеральной воды, изучающе посмотрев на Степанова:

— Вы принимали участие в такого рода шоу?

— Нет.

Он повторил удовлетворенно:

— Нет... Вы не принимали участия в таких шоу на Западе... А к ним тщательно готовятся кандидаты в президенты, будущие премьеры, владельцы корпораций. Они умные люди, Дим, и не очень пугливые. Смотрите, я предупредил вас. Если я пойму реакцию зато, если я почувствую, что вы п р о и г р ы в а е т е, если я увижу, что аудитории угодно, чтобы вы были растоптаны, я начну топтать вас первым.

— Что ж, правила есть правила, — согласился Степанов. — Я рад тому, что вы ставите все точки над «и», это по-джентльменски.

— Не надо жить представлениями, рожденными прозой Голсуорси, — поморщился Годфри. — Время джентльменов кончилось, потому что мы слишком о т с т а л и; надо крушить нашу островную претенциозность; сидим на бобах; оказались зажатыми между мощью Штатов и Западной Германии; все прежние позиции потеряны. «Традиции, традиции», — словно бы передразнивая кого-то, ухмыльнулся Годфри, — какая чушь! В Ольстере бомбы, в Шотландии забастовки шахтеров, в Лондоне безработица, наркомания и терроризм... Прекрасная традиция, не находите? Итак, — заключил Годфри, — я получаю тексты вопросов из зала. Те, которые устраивают меня, которые заданы по делу, я оглашаю. Те, которые носят скандальный, спекулятивно-политический характер, я предлагаю обсудить в кулуарах, во время коктейля, после окончания нашего шоу, вполне демократично, никого не обидит, вы же не отказываетесь отвечать?

— Ни в коем случае.

Годфри наконец закурил, расслабился, кивнул:

— Демократия только в том случае демократия, если она управляема и поддается четкой организации. В противном случае начнется хаос, а это некорректно. У меня собраны кое-какие материалы на тех, кто примет участие в нашем вечере. Хотите ознакомиться?

— Смысл?

— Считаете, нет смысла?

— Если шоу — игра, то я предпочитаю игру без шпаргалок.

— Вас крепко били на ринге?

— Доставалось.

— В теннис играете?

— Да.

— Злитесь, когда проигрываете?

— Совершенно равнодушен.

— Но это же противоестественно! Или вы говорите неправду!

— Истинная правда, Боб. Теннис для меня есть средство стимулирования работоспособности... Потом хорошо сидится за столом... Больше всего я люблю играть без счета; покидал, размялся как следует — и бегом к пишущей машинке.

— Хорошо, а женщины?