— Гм-м.

Я видела, как меняется выражение его лица.

— Где тебе хотелось бы жить? Может, хочешь остаться здесь, в Питерборо, — поближе к друзьям и Украинскому клубу?

Он казался озадаченным. Друзья и подруги были у мамы. У него — Большие Идеи.

— Или, может, хочешь переехать в Кембридж — поближе ко мне и Майку?

Молчание.

— Ладно, хорошо, поищу в Кембридже, чтоб ты был поближе ко мне и Майку. Мы сможем чаще тебя проведывать.

— Гм-м. Добре.

Он откинулся в кресле, стоявшем напротив окна, запрокинув голову на подушку, и сидел неподвижно, наблюдая, как на темнеющие поля опускаются тени. Солнце уже зашло, но я не задергивала шторы. Комната погружалась в сумрак.

Майка дома не было, но Анну я застала. Услышала, как она весело щебечет по телефону в холле, закатываясь звонким смехом, и сердце защемило от любви. Я старалась много не рассказывать ей об отце, Валентине и Вере, а когда все же говорила, не придавала большого значения нашим разногласиям. Мне хотелось оградить ее, как мои родители ограждали меня. Зачем обременять ее всем этим злополучным старьем?

Я сбросила туфли, налила себе чашку чая, включила какую-то музыку и растянулась на диване со стопкой бумаг. Самое время наверстать упущенное и немного почитать. Вдруг раздался негромкий стук в дверь, и в комнату заглянула Анна.

— Мам, у тебя есть минутка?

— Конечно, а что?

Она была в облегающих джинсах и топе, едва прикрывавшем грудь. (Зачем она так одевается? Неужели не знает, каковы мужчины?)

— Мам, мне надо с тобой поговорить. — Голос серьезный.

У меня екнуло сердце. Неужели я настолько увлеклась отцовской драмой, что проворонила собственную дочь?

— Хорошо, я вся внимание.

— Мам, — она примостилась на краешке дивана у меня в ногах, — я говорила с Алисой и Александрой. На прошлой неделе мы вместе обедали. Это Алиса только что звонила.

Алиса, младшая Верина дочь, на пару лет старше Анны. Они никогда не были близки. Это что-то новенькое. Меня кольнуло беспокойство.

— Очень славно, милая. О чем же вы говорили?

— О тебе — и о тете Вере. — Она сделала паузу, наблюдая, как мои глаза расширяются в притворном удивлении. — Мам, нам кажется, это глупо — эта твоя вражда с тетей Верой.

— Какая вражда, солнце?

— Ты знаешь. Из-за денег. Из-за бабулиного завещания.

— А, это, — рассмеялась я. — Почему вы об этом говорили? — (Как они посмели? Кто им сказал? Вот и доверяй Вере — все разболтает.)

— Нам кажется, это так глупо. Деньги нас не интересуют. Нам все равно, кому они достанутся. Мы хотим жить дружно — как нормальная семья. Да мы и живем дружно — Алиса, Лекси и я.

— Золотце, не все так просто… — (Неужели она не понимает, что деньги — единственное, что не дает нам умереть с голоду?) — И дело не только в деньгах… — (Неужели не понимает, что время и память все расставляют по местам? Что однажды рассказанную историю нельзя пересказать по-другому? Что некоторые вещи нужно тщательно скрывать и предавать забвению, чтобы связанный с ними позор не запятнал будущее поколение? Нет, она еще молода, и для нее нет ничего невозможного.) — …хотя, наверное, стоит попробовать. А Вера? Может, лучше кому-нибудь поговорить с ней?

— Алиса собирается поговорить с ней завтра. Ну что ты думаешь, мам?

— Хорошо. — Я потянулась и крепко ее обняла. (Какая тощая!) — Сделаю все, что в моих силах. Тебе нужно больше есть.

Она права. Это действительно глупо.

Во всех защищенных жилищах, расположенных в окрестностях Кембриджа, была очередь, но прежде чем я отправилась их осматривать, раздался еще один телефонный звонок.

— Дубов вернувся. Валентина вернулася з дитиной. Станислав вернувся.

У него был взволнованный или, возможно, обеспокоенный голос. Поди разбери.

— Папа, они не могут все у тебя жить. Это возмутительно. И вообще-то я думала, ты согласился переехать в защищенное жилище.

— Усё нормально. Ето токо временно.

— И на какое же время?

— Пару дней. Пару недель. — Он кашлял и захлебывался от возбуждения. — Пока не треба буде уезжать.

— Куда уезжать? Когда?

— Надя, нашо так багато вопросов? Я ж тебе сказав — усё добре.

Когда он повесил трубку, до меня дошло, что я забыла спросить, кто родился, мальчик или девочка, и не знает ли он, кто отец. Я могла бы перезвонить, но уже понимала, что должна туда поехать и увидеть все сама — подышать тем же воздухом, чтобы удовлетворить свое… Что? Любопытство? Нет, то был голод, навязчивая идея. Я выехала в следующую субботу, сгорая от нетерпения.

«Лада» стояла на обочине. Дерьмовая Машина и «роллс-ройс» — во дворе, и Дубов возился там с какими-то металлическими брусками.

— О, Надя Николаевна! — Он по-медвежьи сгреб меня в охапку. — Прийшли посмотреть на дитинку? Валя! Валя! Глянь, хто прийшов!

В дверях появилась Валентина — еще в халате и пушистых тапочках на высоких каблуках. Не могу сказать, что она была рада меня видеть, но все же поманила в дом.

В гостиной стояла выкрашенная в белый цвет деревянная кроватка, и в ней крепко спал крохотный младенец. Глазки были закрыты, так что я не могла понять, какого они цвета. Ручки вытянуты над одеяльцем, а ладошки сжаты в кулачки возле щечек — большие пальцы были вывернуты, и ноготки блестели, словно мелкие розовые ракушки. Открытый пухлый ротик сопел и вздыхал, негромко почмокивая во сне, а покрытая пушком кожа на родничке поднималась и опадала в такт дыханию.

— Валентина, какая прелесть! Это… мальчик или девочка?

— Дивчинка.

Я только теперь заметила, что одеяльце вышито маленькими розочками, а рукава курточки — цвета розовой пудры.

— Красавица!

— Авжеж. — Валентина сияла от гордости, словно красота младенца была ее личным достижением.

— Вы уже назвали ее?

— Назвали Маргариткою. Ето имя моей подруги Маргаритки Задчук.

— Замечательно. — (Бедная девочка!)

Она показала на груду кружевных розовых одежек, с большим мастерством связанных из мягкой искусственной пряжи, которые лежали на стуле рядом с кроваткой.

— Це она связала.

— Отлично!

— И ето имя самого известного английського президента.

— Прости, не поняла?

— Миссис Тедчер.

— А.

Кроха зашевелилась, открыла глазки и посмотрела, как мы заглядываем в ее кроватку. Личико сморщилось, застыв где-то между плачем и улыбкой.