Ступенчатый перевал к концу битвы заняли квитты, и оставаться рядом с ним означало обречь себя на скорую встречу с Повелителем Ратей. На месте Ингвида Синеглазого Торбранд обязательно приказал бы устроить на перевале засаду и поджидать тех, кто не успел выйти за время битвы. Особенно если знать, что среди них сам конунг фьяллей. У Торбранда хватало ума, чтобы не считать своих противников дураками, а Ингвид сын Борга на деле доказал, что заслуживает самого серьезного отношения.

Весь день они шли, почти не останавливаясь, хотя трое из пятерых оказались ранены, а у самого Торбранда левая рука была рассечена от кисти почти до локтя. Хотя и не слишком глубокая, рана постоянно ныла, и полотно повязки промокло от крови. Но сильнее боли его мучило сознание произошедшего. Сейчас Торбранд не считал себя достойным вождем даже для четверых. Одной неудачной битвой боги могли лишь испытывать его твердость, но два поражения подряд означали одно: удача от него отвернулась. Мечи троллей не оправдали надежд, но мечи Торбранд не винил. Оружие сильно руками, которые его держат. Его удачи не хватило, чтобы обеспечить фьяллям победу.

И то, что он, после двух поражений, оказался заперт в Медном Лесу, в самом сердце вражеской земли, не может быть случайным. Его, конунга, боги подвели и поставили лицом к лицу с самым главным противником. Та ведьма, что своим колдовством губила фьяллей в первой битве, когда-то сказала Асвальду Сутулому: «У Медного Леса нет других конунгов, кроме меня. И если конунгу фьяллей что-то от меня нужно, пусть приходит сам». «Приходит сам… приходит сам…» – высвистывал ветер в ветвях Медного Леса, и Торбранд слышал это так же ясно, как голос человека. Так она хотела, квиттинская ведьма, его злая судьба, и она сделала так, что он пришел к ней сам.

Фьялли старались избегать открытых пространств и даже больших полян, идти по лесу было трудно, и к сумеркам даже выносливые мужчины валились с ног от усталости. Когда начало темнеть, они остановились в глубоком овраге.

– Пожалуй, на сегодня хватит, – пробормотал Рагнар Полосатый и покосился на Торбранда. – А то мы в темноте забредем прямо к ведьме.

На дне оврага развели костер, наломали веток и лапника, чтобы устроить лежанки и не замерзнуть на холодной весенней земле. Поджарили двух подстреленных по дороге глухарей; хорошо, что у Арнгрима оказалось при себе немножко соли в тряпице. Железный шлем Рагнара воткнули верхним шипом в угли, обложили камнями и вскипятили в нем отвар совьей травы, чтобы промыть раны. Даже эти нехитрые дела показались невероятно трудными: Торбранд заснул мгновенно.

Конунг даже не заметил перехода от яви ко сну: он по-прежнему шел и шел через Медный Лес. Он был совсем один, а вокруг беспорядочно, отрывисто мелькали видения то каменистых долин, поросших ольхой, орешником, осинниками, то горных склонов, где между бурыми плитами железистого песчанника поднимаются черно-зеленые старые ели. Ноги его ступали то по острым кремневым обломкам, то по мягким подушкам зеленого мха, то по темным коврам палой листы, то по розоватым гранитным выступам, укутанным лишайниками… Идет и идет… Камни и ели смотрят ему в спину, так что все время хочется оглянуться… Он сам не знает, куда идет; каждая нога кажется тяжелой, как валун, и глаза слипаются, точно он не спал трое суток. Но какая-то сила гонит его вперед, не дает отдохнуть. То ли он должен догнать что-то впереди, то ли уйти от настигающей опасности. Он идет и идет, каждый шаг дается с усилием, а горы впереди него все такие же, не ближе и не дальше.

Путь заволакивает серый туман; он такой густой и вязкий, что ноги путаются в нем и не могут идти. В тумане сгущается темное пятно, и вдруг Торбранд различает в нем очертания женской фигуры. Она укутана серым ото лба до самых ног, она неясна, расплывчата, но откуда-то он твердо знает, что это именно женщина. Сама судьба с ее прихотливым женским нравом вышла ему навстречу. Торбранд вглядывается в ее лицо, но оно не дается, взгляд мягко соскальзывает с него. Сосредоточить на ней взор не получается: она стоит прямо перед ним и все-таки ухитряется спрятаться, как может только истинное колдовство. Да и есть ли у нее лицо? Торбранд знает, что должен о чем-то спросить ее, пытается открыть рот, но губы не двигаются, как каменные, и вместо слов на ум приходят какие-то странные сочетания звуков, которые даже он сам не понимает. Его охватывает растерянность, даже отчаяние: ведь ему обязательно нужно говорить с ней, от нее зависит все… Она молча стоит и ждет.

Ждет долго, бесконечно долго, и за это время они оба перетекают в какую-то другую вечность. И здесь очертания незнакомки уплотняются, сжимаются, в них появляется что-то знакомое, но совсем, совсем иное. Вместо женской фигуры перед Торбрандом возникает меч. Огромный, в человеческий рост, меч стоит на том же месте, где стояла женщина, и сохраняет, прямой и темный, какое-то удивительное сходство с ней. Вид меча делается все более ярким и резким, как будто зрение Торбранда чудесным образом обостряется настолько, что он начинает видеть не только внешнюю сторону, но и внутреннюю суть вещей. Этот меч живет и дышит, через него льются потоки внутренней силы, как в дереве сок стремится от корней к вершине. Он растет от корней гор и питается светом небес, в нем – сила и дух Медного Леса. Дорога судьбы привела Торбранда к нему, он должен взять его, или… Другого пути просто нет. Но каменно-тяжелые руки не могут даже шевельнуться.

Торбранд проснулся раньше всех, еще до рассвета. Было холодно, Арнгрим Пепельный, последний дозорный, таращил глаза в темноту. У ног его тлели головешки, и огонек иногда перебегал, будто головни высовывают язычки и ощупывают ими, как ящерки, нет ли вокруг чего съедобного. А вокруг царила тьма, такая же безграничная и безмолвная, как вечером. Из глубины этой ночи не выплыть… Но теперь Торбранд знал, что тьма эта смотрит на него тысячей глаз, зовет тысячей голосов. Она понимает даже те нелепые слова, которые приходили ему на ум во сне. Она ждет его и только его.

– Дальше я пойду один, – сказал Торбранд, когда его товарищи проснулись. – Так хочет моя судьба. Во сне она подала мне знак. Если моя судьба добра, я справлюсь без помощников, а если нет – никто не должен гибнуть со мной. Идите к Совьему перевалу. А я пойду искать свою судьбу.

Никто из четверых не спорил. Торбранд случайно поймал взгляд Хаграда. Парень смотрел на него, как на мертвого. За ночь лицо конунга осунулось, нос стал казаться еще длиннее, тени под глазами потемнели, тонкие губы побледнели, и даже кожа стала какой-то затененной. За одну ночь Медный Лес наложил на него знак своей власти, и четверо хирдманов ощутили своего вождя каким-то чужим, даже чуждым существом. С этой ночи для него началась другая битва, невидимая, и в ней конунг стоял с судьбой один на один. Странный взгляд не удивил и не задел его: люди и все с ними связанное разом отошло далеко-далеко и уже не имело значения.

Невидимая, но близко ходившая судьба звала Торбранда сотней тонких, тихих, как шепот сквозь сон, голосов. Крадучись, они выползали из-под каждого камня, слетали с каждой ветки и опутывали его незримой паутиной. Никогда раньше Торбранд конунг не отличался способностями, хоть сколько-нибудь похожими на ясновидение. Но сейчас Медный Лес понемногу подчинял его своей власти, втягивал в себя и говорил все более открыто и прямо. Медный Лес выбрал того, кто был ему нужен, а остальных даже не замечал.