— Передай Бобрику, что его фотографий у меня много, — сказал дядя Дима. — Какая-нибудь подойдет на паспорт. Ксиву я постараюсь достать, но полной гарантии, разумеется, дать не могу.

Расстегнув бумажник, он выложил все его содержимое на стол.

— Только не думай на эти деньги податься в Армавир к корешу, — Радченко погрозил Блохину пальцем. — Половина Бобрику и Ленке на харчи. Остальное тебе. Купи на рынке штаны без дырок и какой-нибудь пиджак. И в парикмахерскую сходи. Иначе в таком виде тебя на вокзале прихватят менты и выпотрошат, как гуся. Приеду к вам, как только смогу. Тогда ты получишь премию, а Сашка новый паспорт.

Радченко терпеливо дождался, когда Блохин допьет пиво, вывел его на улицу и посадил в такси, наказав водителю довести гостя столицы до вещевого рынка. Сам вернулся домой, переоделся в кожаную куртку, повязал голову косынкой и надел тяжелые башмаки. Он спустился вниз, оседлал мотоцикл «Кавасаки»и вылетел на улицу, чувствуя, что головная боль понемногу отпускает. На загородном шоссе он заставил стрелку тахометра доползти до отметки шесть тысяч оборотов. Разогнав мотоцикл до скорости сто семьдесят километров, он снова почувствовал себя нормальным человеком, а не скотом.

Поветкин спустился с третьего административного этажа на второй и остановился на лестничной площадке, дожидаясь, когда из темноты коридора вынырнет Василий Иванович Самсонов. Спектакль давно закончен, артисты и технический персонал разошлись. На лестнице горит одинокая лампочка в колпаке из металлической сетки. Ни души вокруг. Даже уборщица уже успела кое-как пройтись веником по гранитным ступенькам лестницы и слиняла, отложив уборку коридоров и туалетов до завтрашнего утра.

— Ну, чего, Иваныч? — в полголоса спросил Поветкин.

Самсонов в последнее время выглядел неважно, под глазами темные мешки, кожа серая. Видно, опять провел ночь за картами и выпивкой. Эти веселые увлечения скоро доведут его до паперти.

— Не выходила, — неизвестно чему усмехнулся Самсонов. — Девчонок из кордебалета полчаса как ветром сдуло. А она все сидит в гримерке. Только что поговорила с кем-то по телефону. Я четверть часа проторчал под дверью. Тишина. Не поймешь, чего дожидается. Может быть, вас?

И сокрушенно покачал головой, мол, где мои молодые годы…

— Почему бы и нет? — с достоинством кивнул главреж, раздумывая, не злоупотребил ли он одеколоном. Запах резковатый, на любителя, не каждой бабе понравится. Но к черту эти мелочи, запахи и ароматы. — Она всегда была сообразительной девочкой. Должна все понять.

— Как в русской поговорке: хочешь кататься, люби и саночки возить, — поддакнул Самсонов. — Как говориться, за все на свете надо платить.

— Заткнись, — поморщился Поветкин. — Хватит тут сыпать перлами народной мудрости. Как говорится в русской пословице: топал бы ты до дома. Быстрым шагом. Усек?

— Я вам не нужен? Ну, подстраховать?

— Хрена тут страховать? — главрежа раздражала самодовольная морда Самсонова. — Топай, тебе говорят.

Самсонов лишь пожал плечами и протянул руку, но Поветкин сделал вид, что не заметил дружеского жеста. Ссутулив плечи, Василий Иванович исчез в темноте. Поветкин, проводив его взглядом, дошагал до конца темного коридора, вдоль которого тянулись двери в артистические уборные и другие служебные помещения. Из-под дальней двери пробивалась полоска света. Главреж, постояв на пороге, прислушался. Демидова, не опасаясь, что ее подслушивают, громко разговаривала по телефону.

— Да, конечно, — говорила Лариса. — Я ждала звонка Иностранца. Через пять минут выхожу. Все, жму лапу.

Поветкин выпрямился, поправил узел галстука и без стука толкнул дверь. В комнате, разделенной надвое матерчатыми ширмами, царил полумрак. Верхний свет вырубили, только над столиком Ларисы горели две лампочки в стеклянных колпаках. На полу возле радиатора отопления навалены мешки со старым барахлом и костюмами, которые завхоз никак не удосужится отгрузить в прачечную.

— А я думаю: кому не спится в ночь глухую? — Поветкин задом прикрыл дверь и незаметно повернул ключ, торчавший из замочной скважины. — Проходил мимо, смотрю, свет. Ну, я как тот мотылек. Полетел. Выходит, мы с вами двое во всем театре. Да, две одинокие души посередине ночи, мрака и запустения. Даже старуха с вешалки давно уж дома.

Главреж шпарил весело, давая понять, что все прежние обиды, если они и случались, а не пригрезились во сне, давно забыты. А кто старое помянет, тому он лично рога поотшибает и лишит премии в размере месячной зарплаты.

— Да, только вы и я, — Поветкин взял грустную ноту. — Никто нас не ждет, никто не зовет.

— Я-то как раз звонка ждала, — Лариса хотела подняться, но гость замахал руками. — От одного человека… Знакомого.

— Поклонники одолевают? — Поветкин присел на стул, стоявший возле зеркала. — Все правильно. Если есть талант, обязательно найдутся поклонники. Прав старина Островский: «Таланты и поклонники».

Ворочая языком, Поветкин осматривался. Давно он сюда не забредал. Стены, когда-то бледно розовые, сделались серыми, на подоконнике вянут в горшках желтенькие цветочки. Окно, забранное решеткой, выходит во внутренний дворик, пустой и темный, как колодец. Жалюзи подняты. Впрочем, это значение не имеет, с другой стороны административное крыло, там пусто, в гримерку некому заглядывать через. Увидев на столике отрывной листок, главреж успел прочитать первые две строчки, выведенные разборчивым почерком старательной ученицы: «Купить: носки, нижнее белье, двадцать банок тушенки, полотенца». Дальше не успел, Лариса, скомкав бумажку, бросила ее в раскрытую сумочку.

Странное, просто идиотическое сочетание: тушенка и трусы. Интересно, кому это Лариса покупает исподнее? Ясно, не любимому дедушке. Какому-нибудь жлобу, который без ума от ее точеных коленей и этих длинных ног, но вместо денег у молодого человека лишь дырявые карманы и блохи на аркане. Что ж, все помыслы об ухажерах Ларисе придется до времени бросить в сундук с нафталином. Потому что место в женском сердце намерен занять он, и делиться ни с кем не собирается. А кофточка у нее ничего, соблазнительная, полупрозрачная, рыженькая. Наверное, молодой стервец любит расстегивать эти мелкие пуговички, подбираясь к интересным местам.

— Я, собственно, завернул сказать, что главная роль в «Золотом веке»— уже твоя, — небрежно бросил Поветкин. — Я немного поругался с членами худсовета, но позицию отстоял.

— Правда? — Лариса посмотрела на главрежа с недоверием. По слухам, которые бродили в труппе, как закваска в молодом вине, худсовет должен состояться только в конце недели. А сегодня вторник.

— Ну, ты же достойна этой роли. И потом, я для себя решил, что мы обо всем уже договорились.

— Простите, мне пора идти, — Лариса только вздохнула. Все это блеф и фигня: худсовет и главная роль. Поветкин рассказывает басни, чтобы плавно перейти к своей любимой теме и начать клеиться. — У меня встреча назначена.